том, что отец имел все права на жену сына — взрослого сына! Не то чтобы подобное поведение приветствовалось — но и не осуждалось. А вот сына, вздумай тот проявлять недовольство, люди, мягко говоря, не поняли бы.
Но это — лишь одна сторона монеты.
Другая же заключалась в том, что к рабам относились на Руси как к не повзрослевшим детям. Хозяин имел над ними те же права, что отец над сыном — но не более. И имел в их отношении те же обязанности.
Что до суровой власти отцов — нелишним нам будет помнить, что воины Олега и Святослава, Донского и Ермака, Суворова и Ермолова выросли под такой вот суровой отеческой властью — неужели они были меньшими мужчинами, чем нынешние поколения, сызмальства напичканные представлениями о своих правах — и обязанностях родителей?
И если да — почему перед ними трепетали предки тех, что сейчас хозяевами гуляют по улицам наших городов? Кстати, эти чужаки, чувствующие себя хозяевами в повернувшейся на «правах» России, как раз столь же безропотно признают над собою власть своих седобородых отцов, как и наши недавние предки.
Но мы отвлеклись, читатель.
Вернёмся к тому, почему в древней Руси рабов сближали с детьми. Араб ибн Русте пишет: «К рабам они (русы. —
Грань между взрослым и ребёнком — а также между свободным и рабом — в традиционном обществе определялась не количеством прожитых лет. Как раз рабы и были людьми, дожившими подчас до седых волос, но так и не признанными общиной взрослыми.
Ребёнка превращал во взрослого суровый обряд вхождения в род, посвящения. Его можно сравнить со вторым рождением — в Индии полноправных членов общины, не шудр, так и называли «дваждырождённые».
А можно — со смертью ребенка. Потому что, для того, чтоб родился взрослый сородич, ребёнок должен был умереть. И обряд этот был когда-то страшным, как смерть, и мучительным, как роды.
Стать объектом этого обряда было почти так же страшно, как стать объектом человеческого жертвоприношения — и ведь это «почти» существует только для нас, ведь те, кто ему подвергался, верили, что умирают всерьёз, что грозные Божества пожирают ребёнка в хижине в виде зверя-покровителя рода, обнесённой частоколом с черепами врагов — чтоб породить взрослого сородича!
Память об этих ритуалах, как установил В.Я. Пропп в своём труде «Исторические корни волшебной сказки», отразилась в русских сказках — это оттуда все эти разрубленные на кусочки и оживлённые живой и мёртвой водою царевичи и витязи. Это оттуда зловещая избушка на куриных ногах в лесной чаще, огороженная забором, увенчанным черепами, и страшная старуха, сажающая в печь на лопате маленьких детей.
Далеко не каждый мог этот обряд вынести — но в далёкие охотничьи времена, когда он появился, слабые дети до него попросту не доживали — делали своё дело холод, голод, болезни, хищные звери.
Когда же появилось земледелие — времена стали мягче, больше детей доживали до ритуала, то больше становилось таких, что с криком «Мама!!!» бросались прочь, назад из страшных лесных хижин, от черепов на частоколе, от жрецов и жриц в масках чудовищ, от ужаса и боли.
И Мать, словно услышав, принимала их вновь под своё покровительство — до нового ли посвящения, или навек. Именно так появились рабы.
Впоследствии в них стали превращаться и те, кто, взяв оружие в руки, пугался неизбежной доли воина, с воплем кидал его наземь, увидев над головою занесённый меч или секиру. Тем самым он показывал, что посвящение его было, так сказать, некачественным, недостаточным. Он просил его пощадить.
Вдумайтесь, читатель: по-ща-дить.
Замена «Щ»-«Ч» в славянских языках одна из самых естественных: нощь — ночь, дщерь — дочерь, пещера — печора. По-чадить.
Чадом признать, ребёнком. И становится такой бывший воин ребёнком. Отроком. Паробком. Челядином. Холопом. Рабом. Псевдомаврикий Стратег пишет, что славяне не оставляют пленных навеки в рабстве, а по истечению времени предоставляют им, на выбор, или право жить, как равные, среди них, или возвращаться на родину.
Я уверен, что речь шла не просто об «истечении времени», но об прохождении какого-то обряда, повторного посвящения — иное дело, что Псевдомаврикий не мог знать об этом, ибо писал, конечно, со слов вернувшихся на родину бывших пленников славян — а те не горели желанием рассказывать всем и каждому, что в плену совершали Языческие обряды.
Инквизиции в Византии не существовало — но государственная церковь Восточного Рима и без неё обладала достаточным количеством возможностей испортить жизнь отступнику.
Рискуя навлечь на себя гнев феминисток, отмечу, просто для сведения, что первые упоминания о рабах на Руси, собственно, с завидным постоянством говорят о
Упоминание о ключнице Ольги хазарке Малке, «робе» (женском аналоге холопа), почти на век старше первого упоминания собственно холопа. И даже первое упоминание о рабстве в берестяных новгородских грамотах связано опять же с рабыней- девушкой.
Знаменитое «От Жизномира ко Микуле. Купил еси мне рабу в Плескове…».
Вспоминается, что за убийство женщины любой касты и убийство шудры, по индийским законам, платили одинаковую виру.
Поскольку приниженным положение женщины в индийском обществе стало довольно поздно, в результате контактов с мусульманами, а до того мы видим и правящих цариц, и воительниц, и даже женщин-полководцев, следует предполагать, что здесь сказалась обрядовая близость шудр и женщин, покровительствуемых одним и тем же Божеством — точнее, Богиней.
Итак, фольклор и письменные источники несут достаточно свидетельств того, что в древней Руси были и священные правители, и жрецы-волхвы, и организованные в касту воины, и общинники — производители материальных благ, и, наконец, рабы.
А былины ясно определяют общество Руси как состоящее из «родов»-каст, между которыми происходило разделение труда, причём выходцы из каждого такого рода старались сочетаться браком с «коллегами».
То есть основание для почитания Пяти Богов было.
И нам остаётся лишь поподробнее познакомиться с каждым из тех, чьи кумиры поднялись в 980 году за оградой теремного двора киевских великих князей.
Глава 5. Пять Богов на Киевском холме
«Боги мои, Боги Прави, чёрные да белые…»
Итак, начнём, естественно, с начала — с того, кто и возглавлял летописный перечень.
