хотелось обладать мной еще и еще раз, верно?
Наступило молчание. Мэрили осторожно вздохнула. О Боже, что же за мужчина этот самый Колтрейн, если он может заставить женщину кричать так, словно она умирает, а потом, забыв о женской гордости, умолять его овладеть ею снова? Каким секретом владеет этот сверхмужчина?
Какое ей до этого дело, разозлилась на себя Мэрили. Он просто дикарь. Если бы этот Тревис занимался тем, чем ему положено по службе, она, Мэрили, сейчас бы не пряталась, идя на тайное собрание куклуксклановцев, где ее может подстерегать смертельная опасность. Он должен был бы смести эту организацию с лица земли. Ведь в этом и заключается его работа, разве не так? Тогда почему же ей ему об этом прямо и не сказать? – спросила себя Мэрили.
Ответ она знала. Все дело в ее отце. Несмотря ни на что, Мэрили отца любила. Она не хотела, чтобы его посадили в тюрьму. Против своего отца она выступить не может. Если бы вывели на чистую воду Мейсона и всех остальных, они бы наверняка выдали ее отца.
Нет, ничего Мэрили сказать никому не сможет. Не сейчас. Она может делать только то, что делает, и будет по возможности заранее предупреждать намеченных кланом жертв.
Мэрили услышала, как Тревис уговаривает Элейн поскорее одеться. Он говорил, что рискнет и подвезет ее на лошади к самому дому. Элейн надо вернуться к себе в постель так, чтобы никому и в голову не пришло, что она отсутствовала.
– Этого бояться нечего, – засмеялась Элейн. – В моем крыле живет лишь один человек – Мэрили, а она ложится спать вместе с цыплятами. Я ее никогда даже и не слышу: она спит как убитая. Если бы я была без мужчины так долго, как она, я бы просто металась по комнате.
– Наверное, так и будет! – усмехнулся Тревис. – Ты получаешь от любви столько удовольствия, сколько обычно получает мужчина. Даже больше.
– А разве в этом есть что-нибудь плохое? Я чувствую потребность в любви. И эту потребность может удовлетворить только такой мужчина, как ты. Я тебя не отпущу, Тревис. Клянусь, я заставлю тебя меня любить всегда и всегда меня желать.
– Пожалуй, это может оказаться совсем не так трудно, как тебе кажется.
– Ты меня дразнишь. На самом деле ты на меня сердишься за то, что я пришла к тебе не девственницей. Но ведь я никогда девственницей и не прикидывалась. Ты ведь знаешь, я тебе врать не стану. И еще знаешь, что ты единственный мужчина, который меня когда-либо удовлетворял.
Тревис снова засмеялся:
– Видно, я действительно что-то очень хорошо сделал. Боюсь, ты мне всю спину расцарапала. От твоих длинных ногтей она вся в крови.
– Тебе же это очень понравилось?!
«Черт бы тебя побрал, Элейн! Да отпусти ты его! – взмолилась про себя Мэрили. – Ведь мне теперь придется скакать со скоростью ветра, иначе я опоздаю».
Элейн же продолжала:
– Какое это чудесное местечко для встреч. Куда лучше, чем конюшня. Там очень рискованно.
Голоса приближались. Мэрили еще плотнее прижалась к дереву.
– Завтра ночью, да? – умоляла Элейн.
Тревис вздохнул:
– Не могу обещать. Мне придется передать тебе записку.
– Старый добрый Израэль, – засмеялась Элейн. – Этот негр что угодно сделает ради денег, даже бросит записку для невесты того самого человека, которого до смерти боится.
Внезапно Тревиса обуял гнев.
– Если Мейсон посмеет еще хоть раз ударить его хлыстом, я его убью.
– О Мейсоне можешь не беспокоиться. Он считает, что Израэль у меня на побегушках и экономит мое время, избавляя от частых поездок в город. Мейсону это нравится. Он такой ревнивый, что терпеть не может, когда я езжу в город, где полно похотливых мужчин – таких, как ты.
Последовало долгое молчание. Они снова целовались.
Вдруг Тревис воскликнул:
– Будь все проклято! Да ты, женщина, просто проникла мне в кровь. Я же поклялся, что никогда больше не допущу, чтобы мне снова накинули на шею аркан, но в тебе такой огонь! Мне тебя все время мало!
– Может быть, наступит такой день, Тревис Колтрейн, когда ты полюбишь не только мое тело, но и душу, – вся дрожа, прошептала Элейн. – Может быть, тебе захочется сделать меня своей женой, чтобы обладать мной все время и как тебе вздумается. Я же хочу иметь тебя в себе каждую ночь. Я хочу, чтобы в меня попало твое семя, из которого вырос бы ребенок – наш ребенок. И я с радостью приму любую боль при его рождении, чтобы отдать его в твои руки.
Мэрили опять поморщилась. Ну что, что в этом мужчине, который так пленяет женщину? Элейн говорила, как настоящая потаскуха. Сама Мэрили никогда бы подобных слов произнести не смогла, ни за что, никому. От одного того, что эти слова прозвучали из уст ее родной сестры, Мэрили всю затрясло.
Наконец голоса влюбленных отдалились. Мэрили осторожно выбралась из-за дерева и изо всех сил поспешила к дому на ручье. Там, в зарослях, она привязала свою лошадь и спрятала белое одеяние.
Мэрили надела балахон и натянула на голову капюшон, вглядываясь вдаль сквозь прорези для глаз.
Всякий раз, облачаясь в эту одежду ку-клукс-клана, она чувствовала себя так, словно была предательницей. Как противно надевать на себя маскарадный костюм, который носят трусы!
Взнуздав коня, она направила его медленным шагом через кусты, а потом на тропу, ведущую к горе.
Мэрили чувствовала холодное дыхание ночи. Балахон развевался по ветру. Мэрили вспомнила о том, как она сделала одно открытие, благодаря которому и начала эти свои тайные поездки. Все произошло случайно.
Как-то после полудня ей было очень скучно. И как всегда в таких случаях, когда голова ее была ничем не занята, на нее нахлынули мысли о Дональде. Чтобы совсем не впасть в уныние, Мэрили забрела в ту комнатушку, где когда-то любила сидеть за шитьем покойная мать. Эта комнатка вплотную примыкала к кабинету отца. Мэрили любовно прикоснулась к старой швейной машинке, на которой мать когда-то шила платья и для нее, и для Элейн. Она обожала шить наряды для своих девочек.
Мэрили посмотрела на старенькую прялку и ткацкий станок. Она почти реально услышала, как мама снова с ней говорит. Они столько часов провели вместе в этой самой комнатке, сколько они тогда смеялись, сколько болтали! Мэрили постояла перед огромным зеркалом на стене. Слезы потекли у нее по щекам, и она заморгала. Вспомнилось, как, бывало, мама опускалась на колени, накалывая булавки на примеряемые девочками наряды.
И тут совершенно неожиданно взгляд Мэрили уловил нечто, доселе ею здесь никогда не виданное. На одной стороне зеркала были крохотные дверные петли. Мэрили вспомнила, что с этой стороны зеркала мать обычно прикрепляла ленточки, которыми пользовалась для шитья. Вот почему раньше Мэрили никогда не замечала этих дверных петель.
Из чистого любопытства она провела пальцами по противоположному краю зеркала. У Мэрили даже дух перехватило, когда пальцы коснулись маленького шпингалета. Надавив на него, она ахнула – зеркальная дверь бесшумно распахнулась.
Мэрили громко рассмеялась. Это был потайной вход в стене, ведущий прямо в кабинет отца. Тут Мэрили вдруг вспомнила, как однажды отец заявил, что у него куча дел, и если только Мэрили и Элейн его потревожат в кабинете, им не поздоровится. А еще бывало так, что мама вдруг исчезала в своей комнате для шитья и, как и отец, тоже говорила, что у нее уйма дел, и просила девочек ее не беспокоить. Вероятно, это были те минуты, когда родителям хотелось побыть наедине друг с другом, чтобы слуги не шептались о господах, занимающихся любовью в столь неурочное время.
Улыбаясь про себя, Мэрили на ощупь продвигалась по узкому проходу. Ей представилось, как волновалась мама, устраивая эти тайные свидания с собственным мужем. Как же это было романтично, как мило! Теперь, когда Мэрили узнала тайну матери, она стала для нее еще ближе.
Шаря пальцами по стене, Мэрили искала дверь в кабинет отца. И в этот самый момент, когда она уже нащупала маленькую ручку, раздался громкий голос отца.
– Ты не должен был вешать сукина сына на глазах у всей семьи, Мейсон! Это было чистым идиотством. Побои – это одно, но убивать человека в присутствии его жены и детей! Такое, скажу я тебе, добрые люди в Кентукки никак не поддержат. Даже если они черных ненавидят.
Мэрили заморгала. Убийства? Побои? Конечно, подслушивать гадко, но она просто не могла сдвинуться с места.
– Послушайте, босс. Я ведь не всегда могу контролировать своих головорезов.
Голос Мейсона звучал так, словно он просил извинения, но в то же время весьма воинственно.
– Вы хотели, чтобы я сделал свое дело, и я это сделал. Мы пошли к дому этого черномазого, которого звали Билли Кайсер. Мы хотели его проучить, потому что он кричал во весь свой поганый рот, что черные должны объединяться и давать нам отпор, что закон на их стороне. Он вышел из дома с ружьем и начал палить. Он успел уложить двоих, пока мы его не подстрелили. Питеру Хаскинсу он угодил в руку, а Уонделлю Кэткарту – в ногу, – с жаром продолжал рассказывать Мейсон. – Вы считаете, что после этого я бы удержал своих ребят от желания повесить черномазого? В ту минуту им было наплевать на всех, их не остановил бы даже сам Господь. Они скрутили негра веревкой и повесили. Все, что я смог сделать, так это помешать им повесить его жену и детей. Мне удалось это сделать лишь потому, что я убедил их немедленно везти Хаскинса и Кэткарта к врачу. Они, правда, попытались спалить дом, даже зашвырнули на крышу прогнившей лачуги факелы. Но только сразу же после нашего отъезда черномазые погасили огонь. – Мейсон, повысив голос, добавил: – Хотя для Билли Кайсера они, конечно же, уже ничего сделать не могли. Когда мы выдернули из-под него коня, голова у него уже болталась, как грецкий орех. Он
