концов, прошло уже тринадцать лет с тех пор, когда он в последний раз получил письмо от дочери.
Гевин не верил своим ушам.
– Дани, что, с ума сошла?! Ведь ее отец – один из богатейших людей в Америке, а она знать его не желает! Можно ли быть такой легкомысленной?!
Элейн и бровью не повела, хотя Гевин еще долго кипел от возмущения. Она только холодно напомнила ему, что Дани сейчас не хочет иметь с отцом ничего общего и для этого есть веская причина.
– Видишь ли, – смущенно улыбнулась она, – Дани много раз писала ему, но я уничтожала письма. И поскольку девочка ни на одно из них не получила ответа, она уверена, что это он бросил ее. Она свято верит в то, что отец знать ее не хочет, потому что она предпочла жить со мной.
И тут Гевин не выдержал. Потеряв голову, он кричал, брызжа от возмущения слюной. Назвав Элейн безмозглой старой курицей, он обвинил ее в глупости и упрямстве, благодаря которым они остались почти без гроша за душой. Она оправдывалась как могла, сетуя, что никто не подозревал о несчастной страсти покойного графа к азартным играм. Ведь все были уверены, что он богат и будущее их обеспечено.
Итак, Гевину одному предстояло искать выход из тупика, в котором оказалась вся семья. Но что мог сделать он, который уже успел привыкнуть к роскоши, любил ее и не мог без нее обойтись? Гевин еще не забыл, что такое бедность, и нищета казалась ему хуже смерти.
Отогнав нахлынувшие воспоминания, Гевин вынул из шкафа рубашку, маленькое произведение искусства из тончайшего шелка цвета слоновой кости. Сшитая вручную, она прекрасно облегала тело и замечательно гармонировала с элегантным темно-голубым смокингом, который он выбрал в этот день из сотни других, тоже принадлежавших ему. Все это множество дорогих костюмов было в строгом порядке развешано на плечиках в просторной гардеробной. «Слава Богу, что в казино не принимали в заклад одежду, – с мрачным юмором подумал он, – иначе милейший граф мог бы оставить меня голым».
Он слабо улыбнулся, бросив прощальный взгляд на свое отражение. Постепенно в голове у него начал складываться отличный план. Сегодня утром Элейн ворвалась к нему в комнату, размахивая каким-то письмом и бессвязно что-то выкрикивая.
Гевин с усмешкой вспомнил, как стал читать письмо, а Элейн в нетерпении не сводила с него широко раскрытых глаз, как он потом долго хохотал, а она никак не могла понять причины его смеха.
– Неужели до тебя не доходит, что это может значить для всех нас? – наконец спросил он.
Она нехотя кивнула:
– Тревис пишет, что он теперь будет жить в Париже вместе с Китти. Он хочет увидеться с Дани, попытаться завоевать ее расположение.
Гевин нетерпеливо отмахнулся, перебив ее:
– Да нет, я не об этом. – Он торопливо пробежал глазами письмо. – Вот, читай. Тревис пишет, что составил распоряжение. Он хочет еще при жизни оставить детям свое состояние, его имущество будет разделено поровну, серебряный рудник достанется его сыну и Дани. – Не в силах сдержаться, он помахал письмом перед носом Элейн. – Вот оно! Дани сможет продать свою долю в разработках брату или кому угодно, и мы снова будем богаты!
Элейн попыталась было образумить его, напомнив, что у Дани, вне всякого сомнения, есть свои планы по поводу того, как в будущем поступить со своей долей наследства.
– А вдруг девочка решит вернуться в Америку и остаться там навсегда, – осторожно добавила она.
– Ну, тогда ей лучше как можно скорее выбросить эти мысли из головы, – буркнул Гевин. – Впрочем, оставь, я сам обо всем позабочусь, это не твое дело. И ни слова Дани об этом письме, ты поняла? – грозно предупредил он. Зная его вспыльчивость, Элейн молча кивнула. К тому же она так ненавидела Тревиса, что охотно уничтожила бы это письмо, так же как она уничтожила все его прежние.
Гевин закончил свой туалет, весело насвистывая. Довольная улыбка растянула его губы – в голове молодого человека окончательно сформировался хитроумный план. Гевин задумал не только вернуть себе утраченное богатство, но и уничтожить заодно самого Тревиса Колтрейна.
При мысли, что он наконец-то отомстит за отца, на душе у него вдруг стало так легко, что он не выдержал и расхохотался.
Проходя анфиладу комнат, он весело и беззаботно насвистывал, разглядывая роскошную обстановку. Дорогие хрупкие безделушки, драгоценные антикварные вещицы, замечательные полотна известных мастеров, роскошная мебель, стоившая целое состояние. Замок сам был похож на старинную бонбоньерку, но в глазах Гевина он казался просто старой рухлядью. Молодой Мейсон был поклонником совсем другого стиля – ему нравились не заставленные старинной мебелью, а наполненные светом просторные залы, где много воздуха.
Здесь же, по его мнению, было мрачно и душно. Впрочем, не важно. Скоро у него будет все, что он пожелает. У него будут деньги. Деньги Колтрейна! И его месть будет сладкой!
Комната Дани располагалась в конце длинного коридора.
Именно здесь ему бы хотелось жить: из окон открывался чудесный вид на вечно голубое Средиземное море, и слышен был глухой шум волн, бьющихся о скалы у подножия замка.
Когда Элейн только вышла замуж за де Бонне и они переехали сюда. Дани была просто невозможна. Завистливая, надменная и неуступчивая, она изводила Гевина, требуя, чтобы именно ей досталась самая большая и светлая комната. Она грубо и откровенно третировала мальчишку, считая себя единственной настоящей родней Элейн, и дразнила Гевина приемышем.
Он в ответ грозил ей как-нибудь подстеречь и сбросить ее из окна прямо на скалы, рисуя перепуганной девочке страшную картину ее мучительной смерти. Дани цепенела от ужаса, а потом с пронзительным визгом бежала жаловаться Элейн. Но время шло. Дани повзрослела, ее характер изменился – она стала доброжелательнее и мягче. Эта перемена была столь ощутима, что порой сбивала с толку Гевина и сильно озадачивала Элейн.
Гевин уже подошел к двери и хотел постучать, но передумал, услышав доносившийся из комнаты разговор: по-видимому, Дани была не одна. Приложив ухо к отполированной двери красного дерева, Гевин прислушался и скоро понял, кому принадлежит доносившийся из комнаты голос. Это была Бриана де Пол. Только у нее был такой низкий, теплый, мелодичный голос с легким французским акцентом, от которого она так и не отвыкла, несмотря на все старания Дани. Мать Брианы умерла много лет назад, а отец, служивший когда-то у графа управляющим, скончался только в прошлом году. Бриана и Дани были близкими подругами и всегда любили друг друга, как сестры.
Более того, прелестная молодая француженка очень походила лицом на Дани. Ее роскошные волосы были того же оттенка, но если карие глаза Дани сияли теплым, мягким блеском спелого каштана, то необычайно яркие, опушенные густыми темными ресницами глаза Брианы цветом напоминали искрящийся в свете каминного пламени дорогой бренди. И характер был под стать внешности – девушка, чуть что, вспыхивала как спичка. Гевин с удовольствием вспомнил, как она бешено сопротивлялась, когда при встрече где-нибудь в темном коридоре он игриво похлопывал ее прелестно округлившуюся попку или будто невзначай норовил прижаться к пышной, соблазнительной груди. Тысячу раз Бриана открыто заявляла Гевину, что терпеть его не может. Молодого человека это ничуть не смущало, он был уверен, что ненависть в один прекрасный момент может смениться совсем другим чувством, стоит только девушке понять, что именно он является хозяином положения. В конце концов теперь, когда отец ее умер, именно на нее легла забота о брате-калеке. Она всегда отчаянно нуждалась в деньгах и, когда Элейн взяла ее к себе горничной, ухватилась за работу обеими руками. Нужно только намекнуть строптивой девчонке, что от него зависит, потеряет она работу или нет, и маленькая упрямица и пикнуть не посмеет, когда он потребует от нее «дополнительных» услуг.
За тяжелой деревянной дверью голоса девушек звучали приглушенно, и он, как ни старался, не мог разобрать ни единого слова. Но Гевину показалось, что обе чем-то сильно взволнованы, и он, сгорая от любопытства, приник ухом к замочной скважине, стараясь расслышать, о чем они говорят.
Внезапно дверь распахнулась и из комнаты вышла Бриана. В руках у нее был тяжелый поднос с остатками завтрака.
Со всего размаху она налетела на Гевина. Посыпалась посуда, а недопитый апельсиновый сок щедро залил роскошную рубашку и смокинг Мейсона.
– Еще бы и нос тебе прищемить! – ничуть не смутившись, сердито процедила сквозь зубы Бриана, поворачиваясь к нему спиной.
Гевин так и остался стоять, провожая ее взглядом, пока она поднималась по лестнице, не в силах оторвать глаз от ее слегка покачивающихся изящных бедер. С трудом переведя дыхание, он напомнил себе, что очень-очень скоро эти пышные бедра будут соблазнительно раздвинуты для него, а нежные губки произнесут заветные ласковые слова.
– Гевин?
С трудом оторвавшись от мыслей о Бриане, он вошел в комнату. Дани сидела у окна. Перед ее глазами, ослепительно сверкая в лучах полуденного солнца и переливаясь всеми оттенками бирюзы, изумруда и аквамарина, ласково плескалось море.
Как всегда, на Дани было ее любимое белое муслиновое платьице. Оно было очень простое, но, когда Гевин, подвинув поближе удобное кресло, расположился напротив и взглянул на девушку, у него от восхищения перехватило дыхание. В своем белоснежном наряде, с нежным, задумчивым личиком, она напомнила ему ангела со старинного витража. Но что-то в неподвижной позе девушки вскоре заставило его насторожиться.
Уж слишком тихо она сидела. Гевин вспомнил, что с некоторых пор она совсем ушла в себя, все больше времени проводила, запершись в
