– Но это же правда, я сама видела вас...
– Как ты можешь быть такой жестокой! Как можешь напоминать мне о моем грехе сейчас, когда все уже давно позади и все меня простили?
– Я не думала, что это грешно, – я думала, что это приятно.
– Не желаю больше выслушивать таких возмутительных речей. Если ты не умеешь вести себя... – Сесили почти плакала, и Маргарет поспешила успокоить сестру, ибо не хотела скандала, а вид из окна Сесили был куда лучше, чем из гостиной.
– Хорошо, хорошо, Сесили, прости меня. Ну ладно, не плачь. Хочешь, я принесу чего-нибудь сладенького нам обеим? Или фруктов?
– Да, хорошо, принеси.
– А ты больше не будешь плакать? Ну вот и чудесно, я скоро вернусь! – И хорошенькая Маргарет выпорхнула из спальни сестры.
Внизу Элеонора и Дженкин беседовали за кубком разбавленного водой вина, а остальные члены семьи стояли у окна, ожидая, когда подъедет следующий фургон, и обсуждая уже виданные сценки.
– ...девять детей, – говорил Дженкин, – и из них четыре девочки и два мальчика выжили. Вы не можете сказать, что она не исполнила своего долга.
– А я и не говорю, – отвечала Элеонора. – Но какой ценой?
Эдуард у окна, случайно услышав последние слова, встрял в разговор:
– Не обращайте внимания на матушку, сэр, она всегда не любила всех королев, какие только были. Я же помню, как она поносила последнюю!
– Замолчи, дерзкий мальчишка, – прикрикнула на него Элеонора и опять повернулась к Дженкину. – А цену эту вы знаете не хуже меня: эта её кошмарная семейка; вечные ссоры короля со своими братьями; и вообще, она ведь на самом деле никто, несмотря на все её попытки доказать высокое происхождение своей матери. Как будто кто-то может гордиться своей французской кровью! И этот её дядя Жак...
– Лорд Джейк с, как зовут его лондонцы, – с улыбкой вспомнил Дженкин. – «Джейк» – на лондонском жаргоне значит «тайный». У этих лондонцев нет уважения ни к кому. Но она многое сделала для двора, как вам известно. При последнем короле он был просто позором для страны. Иноземные послы рассказывали о нем по всей Европе такое... Но вам бы следовало послушать, что пишет Генри: сейчас двор стал одним из самых великолепных и изысканных в мире, хотя король и не любит лишних трат.
– Она просто пытается прикрыть таким образом свое низкое происхождение, – упрямо ответила Элеонора, но её внимание уже переключилось на другое. – Значит, Генри бывает при дворе?
– И довольно часто, – с гордостью проговорил Дженкин. – Он поставляет ткани многим видным придворным и самой королеве. Она закупает материи в таких количествах, что дружить с ней – весьма прибыльное дело, а Генри как мой агент...
– Дела у него идут хорошо? – спросила Элеонора. Больше она ничего не хотела слышать о Елизавете Вудвилл. – Вы довольны, что послали его в Лондон?
– И даже очень! Под его началом работают еще пять агентов. Он ведет дела с крупнейшими из наших постоянных покупателей, и везде его принимают более чем любезно. Большую часть недели он обедает, насколько я понимаю, вне дома и постоянно получает подарки от самых знатных людей Лондона.
– Ну что же, это должно вас радовать, – сказала Элеонора, и в этот момент, как по заказу, в комнату вошла Маргарет за сладостями для себя и Сесили.
– Какой красавицей стала эта девочка, – заметил Дженкин.
– Да, мы очень гордимся ею, – ответила Элеонора. – Она так же хороша, как была в этом возрасте её мать.
– В этом возрасте?.. А, ну да, конечно, – сейчас вы, наверное, подыскиваете Маргарет достойную партию, – с невинным видом сказал Дженкин. Элеонора ничего не ответила, прекрасно понимая, какие мысли портятся у него в голове – Насколько я помню, мы когда-то обсуждали возможность брака между нею и моим Генри.
– Разве? – притворно удивилась Элеонора. – Наверное, это было очень давно. Девочка тогда была еще совсем маленькой.
– Но зато сейчас она уже совсем не маленькая.
– Но мне так не хочется расставаться с ней. Пока что спешить некуда. У неё не будет недостатка в женихах, даже если она еще немного побудет дома.
На самом деле у Элеоноры уже был на примете жених для Маргарет – один из Миддлхэмских джентльменов, но она не хотела сообщать об этом Дженкину, чтобы не обижать его, так как союз между двумя семьями оказался просто прекрасным, а кроме того, Элеонора любила Дженкина и хорошо с ним ладила. Так что она поспешила перевести разговор на другую тему, еще будет время рассказать ему об этой помолвке, когда она и впрямь станет помолвкой. Генри был завидным женихом, но не таким завидным, как джентльмен из свиты самого герцога Глостерского.
– Связи между нашими семьями оказались такими удачными, – попробовал Дженкин зайти с другой стороны, повторяя вслух невысказанные мысли Элеоноры, что я не имел бы ничего против того, чтобы сделать их еще более тесными. – Он позволил себе намек на раненые чувства, чтобы придать своему голосу большую проникновенность.
Элеонора одарила Дженкина ослепительной улыбкой, улыбкой, которая все еще заставляла мужнин робеть и напоминала о былой красоте этой женщины.
– И я тоже, Дженкин, – шутливо ответила она. Конечно же, и я тоже. Ах, посмотрите, подъехала следующая повозка – пойдемте взглянем. А ну-ка, дети, освободите нам местечко у окна.
Все прильнули к окнам, у которых, по счастью, было достаточно места для всех – и каждый мог все хорошо видеть. Томас Баттс поднял свою маленькую дочку Анну и посадил себе на плечо, а потом, заметив,
