Ночью были заморозки – первый признак того, что конец года не за горами. Когда дворецкий Морлэндов Уильям еще затемно разбудил Роберта, тот дрожал от холода. Узкая кровать юноши стояла рядом с окном, и из щелей в ставнях вечно дуло. Отец Роберта спал на большой кровати с пологом, закрывавшим её со всех сторон. Да, Эдуард-то почивал в тепле.
В зале их уже ждал завтрак – овсяная каша с беконом, эль и хлеб, – и к тому времени, когда Морлэнды покончили с сдой, во внутреннем дворе уже били копытами оседланные лошади. Всего их было шесть: пять верховых – для Роберта, его отца и трех слуг – и одна вьючная, чтобы везти поклажу путешественников. И подарки для невесты и её опекуна. Видя, что отца нет поблизости, Роберт поспешил через двор к одному из сараев. Оглядевшись, юноша нырнул внутрь и был встречен ласковым повизгиванием. Сука Роберта, Леди Брах, лежала здесь на соломенной подстилке в окружении своих отпрысков; впрочем, отпрыски были уже довольно большими, и Брах частенько предоставляла их теперь самим себе, удирая, чтобы повертеться возле хозяина. Вообще-то, подумал Роберт, щенков уже пора разлучить с мамашей. Ему давно не хватало мягких шагов Брах, которые он привык слышать у себя за спиной.
– Роберт! Черт побери, куда задевался этот мальчишка? – раздался во дворе грозный рык Морлэнда.
– Мне надо идти, – сказал юноша своей любимице, и та при звуках его голоса заколотила хвостом по земле. – Мне очень хотелось бы взять тебя с собой, Леди Брах, но я не могу... Зато когда я вернусь домой, у тебя появится новая хозяйка, которую надо будет любить, и, надеюсь, ты не станешь ревновать и рычать на неё.
– Роберт! – В голосе отца уже звучало откровенное раздражение. Юноша поспешно погладил собаку по голове, вскочил на ноги и вдруг замер. Ему пришла в голову замечательная мысль. Нагнувшись, он принялся торопливо шарить по подстилке Брах, пока не нашел самого крепкого и крупного щенка. Роберт решил взять его с собой в качестве подарка для своей будущей невесты. Засунув щенка себе под рубашку, чтобы малыш не замерз, Роберт выскочил во двор как раз в тот миг, когда отец собирался заорать в третий раз.
Минутой позже они уже крупной рысью мчались по дороге почти в полной темноте, лишь только-только начинавшей сереть. В это время года, когда заканчивалась последняя летняя стрижка овец, по дорогам длинной чередой тянулись обозы, доверху нагруженные шерстью; они направлялись на юг, на крупнейший рынок страны и в лондонский порт. Обозы иной раз состояли из сотни, а то и двух сотен повозок, запряженных лошадьми, и едва тащились, загораживая всю дорогу своими массивными, раскачивающимися кузовами и поднимая такую пыль, что несчастным, двигавшимся вслед за ними, нечем было дышать. Находились, разумеется, и такие люди, которые специально дожидались обозов с шерстью и держались потом рядом с ними; эти путники, видимо, любили компанию или чувствовали, что им лучше ехать под защитой более чем сотни мужчин. Но Морлэнды к таким путешественникам не относились. Пять хорошо вооруженных человек на добрых лошадях могли, пожалуй, не опасаться разбойников. Обозы обычно отправлялись на рассвете; значит, маленькому отряду Морлэнда надо было выехать задолго до восхода солнца, если Эдуард хотел опередить повозки с шерстью. И когда горизонт лишь начинал алеть, Морлэнды со слугами были уже более чем в пяти милях от дома.
...Элеонора Кортней устроилась на резном дубовом подоконнике выходившего на юг окна и пыталась поймать последние лучи солнца, чтобы еще немного посидеть над своей вышивкой. Девушка трудилась над рубашкой для своего опекуна; изящный узор требовал самого лучшего белого шелка и самой тонкой иглы. Когда совсем стемнеет, Элеонора отложит вышивку и займется какой-нибудь более простой работой. Время от времени девушка поднимала голову и смотрела в окно. Стоял прекрасный день, какие нередко выдаются поздним летом, и вокруг под голубым куполом небес зеленели покатые холмы острова Пэрбек.
Элеонора все любила здесь в Корфе, небольшом летнем замке. Прожив всю свою жизнь среди этих холмов, она даже и представить себе не могла, что когда-нибудь уедет отсюда. В другом конце комнаты у незажженного камина сидела на стуле хозяйка дома, другая Элеонора: некогда – Элеонора Бьючамп, а ныне – леди Элеонора Бьюфорт, жена лорда Эдмунда Бьюфорта, прозванная Белль за свою исключительную красоту. Белль опять была беременна и надеялась, что теперь у неё родится мальчик. Летний зной утомил молодую женщину, и её руки медленно двигались, перебирая разноцветные мотки шелка. Может быть, Элеонора закончит вместо неё... Много раз, когда они еще девушками оставались вдвоем, Элеонора Кортней делала двойную работу – пряла или шила за себя и за Белль, чтобы уберечь подругу от наказания.
Две девушки воспитывались вместе с тех пор, как умерли родители Элеоноры. Белль была двумя годами старше, но Элеонора развивалась быстрее – как умственно, так и физически, так что они никогда не ощущали разницы в возрасте и вместе учились читать, писать и считать, они учились французскому и латыни, танцам и музыке; учились держать в руках иглу и должны были ежедневно напрясть и наткать столько, сколько им велели. Белль, маленькая, белокурая и хорошенькая, была щедрой и ленивой. Элеонора, более высокая и темноволосая, была энергичной, раздражительной и умной. Они прекрасно дополняли друг друга.
Когда Белль вышла замуж за лорда Эдмунда, она попросила, чтобы ей позволили взять Элеонору с собой, и красавице разрешили это сделать. Лорд Эдмунд выкупил опекунские права у отца Белль, и тогда девушке казалось, что судьба её окончательно определена. Элеонора навеки останется в замке Бьюфортов, ухаживая за бедной Белль во время её бесконечных беременностей, а позже, как девушка надеялась, будет растить и плоды этих беременностей. Это было пределом мечтаний Элеоноры. Больше она не рассчитывала в жизни ни на что.
Нет, это не совсем так. Было еще кое-что, кое-что такое, чего она страстно желала и во что едва осмеливалась верить, нечто, поглощавшее все её мысли, которые то ныряли в темную бездну, то воспаряли ввысь, переходя от пылкой мечты к полному отчаянию, и так раз за разом, пока Элеонора уже сама не перестала понимать, было ли это вполне осуществимой надеждой или самой безумной фантазией. Когда Элеонора думала об этом, её проворные пальцы замирали, отказываясь ей повиноваться, и роняли иглу, неслышно падавшую девушке на колени.
Сейчас взгляд Элеоноры опять обратился к окну и, скользнув по маленьким каменным домикам деревни с пятнами лишайников на крышах, по дальним полям, общинным землям и лесным опушкам, устремился к большим диким холмам, где ветер гнул верхушки деревьев и рвал в клочья облака.
Его звали Ричард. Ему было двадцать три, он не имел жены и вел жизнь воина. Был он не очень высок ростом, довольно плотен, по-солдатски широкоплеч, широкогруд и силен, с круглым, добродушным лицом, бронзовым от загара, и светлыми волосами, ставшими совсем белыми под солнцем. Двигался он стремительно и легко, а его голубые проницательные глаза смотрели, казалось, прямо тебе в душу. Он редко смеялся – и вовсе не из-за природной суровости, а просто потому, что часто и подолгу размышлял над самыми разными вещами; но когда он все-таки улыбался, улыбка озаряла все его лицо и заставляла тебя почувствовать, что после долгой холодной ночи вновь взошло солнце. Эта улыбка согревала твое сердце – и тебе невольно хотелось отдать жизнь за этого человека.
Он и лорд Эдмунд три года назад ездили вместе во Францию, чтобы присутствовать на суде над Жанной д'Арк, Орлеанской девой, и на коронации юного монарха в Париже. Это было в декабре, а следующей весной они вернулись и на какое-то время остановились в доме недавно женившегося лорда Эдмунда, здесь проходили бесконечные празднества и игры, звучала музыка, здесь веселились и танцевали. Тут-то
