макушку мелом запачкал. Дай потру.
Полез в карман за платком, а Митя ему:
– Не трудитесь, ваше сиятельство. Это не мел, а седина, изъян природной пигментации.
Нарочно выразился позаковыристей, чтоб у Давыда Петровича отвисла челюсть.
Ждал эффекта, но все же не столь сильного. Челюсть у Долгорукого не только отвисла, но еще и задрожала. Мало того – губернатор вскочил с кресла и попятился, да еще залепетал околесицу:
– Нет! Невозможно! Нет! Почему именно я? Я не смогу... Но долг...
Пожалуй, изумление было чрезмерным. Митя уставился на остолбеневшего князя и вдруг почувствовал, как по коже пробегает ознобная жуть.
Этот особенный взгляд, исполненный ужаса и отвращения, он уже видел, причем дважды: в новгородской гостинице и в Солнцеграде.
Неужто снова чадоблуд или безумец?
Сейчас как накинется, как станет душить!
Митя отпрянул к двери.
– Постой! – захромал за ним губернатор, пытаясь изобразить умильную улыбку. – Погоди, я должен тебе что-то показать...
«Ничего, я отсюда посмотрю», – хотел ответить Митя, но стоило ему открыть рот, как Долгорукой замахал руками:
– Молчи! Молчи! Не стану слушать! Не велено!
И уже больше не прикидывался добреньким, занес для удара трость.
Толкнув приоткрытую дверь, Митя шмыгнул в соседнее помещение и быстро перебежал к следующей двери, отчаянно крича:
– Данила! Дани-ила-а! Высоченная, в полторы сажени, дверь была хоть и не запертой, но плотно закрытой. Он повис на ручке всем телом, только тогда тяжелая створка подалась.
Пока сражался с сими вратами, Давыд Петрович, припадая на подагрическую ногу, подобрался совсем близко.. Чуть-чуть не поспел ухватить за воротник.
В следующей комнате повторилось то же самое: сначала Митя оторвался от преследователя, потом замешкался, открывая дверь, и едва не был настигнут.
Не переставая звать Данилу, злосчастный беглец забирался все дальше по нескончаемой анфиладе, уже потеряв счет комнатам и дверям. А потом, уже знал он, будет вот что: очередная комната окажется слишком маленькой, и хромой успеет догнать свою жертву.
– Стой же ты! – шипел Давыд Петрович, охая от боли и по временам пробуя скакать на одной ноге. – Куда?
В оружейной, где на пестрых коврах висели кривые сабли и ятаганы, попалась живая душа – лакей, надраивавший мелом круглый пупырчатый щит.
– Спасите! – бросился к нему Митя. – Убивают!
Но тут в проеме возник хозяин. Он цыкнул, и слугу как ветром сдуло. Больше Мите никто из челяди не встречался. Попрятались, что ли?
Где же Данила? Ужель не слышит зова? Кричать больше не было мочи, дыхания хватало лишь на рывок через пустое пространство, чтоб потом повиснуть на рукояти, моля Господа только об одном: пусть следующее помещение окажется не слишком тесным.
Однако погибель таилась не там, где он ждал.
Пробежав отрадно большой залой (видел ее прежде, но сейчас разглядывать было некогда), Митя стал открывать дверь и не сразу понял, что не откроется – заперта не то на ключ, не то на засов. А когда понял, на маневр времени уже не оставалось: гонитель был совсем близко, и в руках у него теперь была не трость, а огромный турецкий кинжал – не иначе со стены снял.
В отчаянии Митя заколотил в предательскую дверь кулачками. Да что толку?
Сзади, совсем близко, послышалось бормотание:
– Господи, укрепи, дай силы. Всё, всё... Только и оставалось, что зажмуриться. Лязгнуло железо задвижки, дверь распахнулась.
На пороге стоял Данила: в рубашке, панталоны расстегнуты, одна нога разута. Спал! Друга жизни лишают, а он почивать улегся! Из-за Данилиной спины донесся шорох, будто пробежал кто-то легкий и тоже необутый, но Мите было не до загадок.
– Опять! – только и смог выдохнуть он, обхватывая своего вечного спасителя за пояс.
– Что вы себе позволяете, князь? – воскликнул Фондорин. – Зачем вы гоняетесь за мальчиком с оружием? Пусти-ка, Дмитрий.
Митя пал на четвереньки, проворно отполз в сторону. А вдруг Долгорукой начнет Данилу рубить?
Но нет, на Фондорина смертоубийственный пыл князя не распространялся. Давыд Петрович опустил ятаган, другой рукой схватился за сердце – видно, убегался. – Опять? – повторил Данила. – Ты сказал «опять»? Вот оно что! Тут не безумие, я ошибался!
Он подскочил к губернатору, вырвал кинжал и отшвырнул подальше, потом ухватил Долгорукого за отвороты и тряхнул так сильно, что у того на воротник с волос посыпалась пудра.
– Вы получили письмо от Любавина! – прорычал Фондорин страшным голосом. – Чем вам обоим помешал ребенок? Это Метастазио, да? Отвечай, не то я проломлю тебе череп!
Схватил со столика узкогорлый бронзовый кувшин и занес над макушкой князя.
– При чем здесь Метастазио? – прохрипел тот. – И какой еще Любавин? Не знаю я никакого Любавина!
– Лжешь, негодяй! Я помню, ты состоял с ним в одной и той же ложе, «Полнощной Звезде»!
– В «Звезде» состояло пол-Москвы, всех не упомнишь! – Губернатор не сводил глаз с бронзы, зловеще посверкивавшей у него над головой. – А, вы про Мирона Любавина, отставного бригадира? Да, был такой. Но, клянусь, он мне не писал...
Мите послышалось, что коротенькое слово «он» Давыд Петрович произнес как бы с уда рением. Кажется, отметил это и Фондорин.
– Он не писал? А кто писал? И что? Когда ответа не последовало, Данила стукнул князя сосудом по лбу – не со всей силы, но достаточно, чтобы раздался не лишенный приятности звон.
– Ну!
– Вы с ума сошли! У меня будет шишка!
Я... я не имею права вам говорить... Вы ведь тоже были братом и, как мне говорили, высокой степени посвящения. Вы знаете об обетах.
– Каких еще обетах!? Масонов в России более нет! Все ложи распущены!
Князь стиснул губы, замотал головой.
– Я более ничего не скажу. Можете меня убить.
– И убью! Молитесь!
В отличие от Пикина, Давыд Петрович молиться не отказался, но произнесенная им молитва была странной, Мите такую слышать не доводилось.
– 'Всеблагой Истребитель Сатаны, я в Тебе, Ты во мне. Аминь', – прошептал князь, закрыв глаза.
– Что-что? – удивленно переспросил Данила. – Но ведь это формула сатанофагов!
Долгорукой встрепенулся:
– Вы... знаете?!
– Да, мне предлагали стать братом Ордена Сатанофагов, и я даже получил первый градус послушника-оруженосца, но...
– Ах так! Это меняет дело! – Долгорукой повернул на пальце перстень и показал Даниле. – Если вы оруженосец, то должны мне повиноваться. Видите знак четвертого градуса?
Фондорин отпустил князев фрак и бросил кувшин.
– Вы не дослушали. Я так и не стал членом Ордена, и на то было две причины. Во-первых, в ту пору мне было не до общественного блага – я искал пропавшего сына. А во-вторых, я убедился, что ваша линия масонства не праведная, обманная. Я не верю, что людей можно облагодетельствовать насильно, против их
