Мальчик родился маленьким и слабеньким, его тут же укутали в теплые одеяльца и несколько суток грели у очага. Эли, Хильда и Габриэлла ухаживали за ребенком, пока Ирмелин набиралась сил.
Но ведь это означало, что не их ребенок, а ребенок Виллему и Доминика должен нести на себе печать…
Ни Никлас, ни Доминик не смели додумать эту мысль до конца.
Неожиданно Доминик придержал коня.
— Вот опять! Она опять позвала меня! Никлас, нам надо спешить!
— Но куда?
Они находились на дороге, ведущей на юг. В каждом трактире, на каждой станции, где меняли лошадей, они спрашивали про Виллему. Но все было бесполезно.
Доминик закрыл лицо руками, чтобы лучше сосредоточиться.
Наконец он поднял голову.
— Она где-то рядом, — неуверенно проговорил он.
— Помнишь ту трактирщицу, которая все время прятала глаза?.. — медленно спросил Никлас.
— Возвращаемся туда, — решительно сказал Доминик. — Там мне было особенно страшно. Как это я раньше не обратил на это внимание?
Вскоре они были уже в трактире и приперли трактирщицу к стенке:
— Была здесь недавно молодая женщина?
— Отпустите меня! — рассердилась трактирщица. — Здесь не было никого, кто мог бы интересовать таких важных господ. Правда, одна уличная девка все уверяла меня, будто она из благородных, но кто же такой поверит.
— Что она говорила? — спросил Доминик сквозь зубы. — И откуда она пришла?
— Ой, вы делаете мне больно! Она сказала, что замужем, но я ей не поверила. Она была на сносях, небось, приблудила где-то ребенка.
Доминик побелел как мел.
— Вы бы посмотрели на ее платье! — продолжала трактирщица. — Одни лохмотья. Она все время говорила, что ей нужно попасть домой.
— Где ее дом? — спросил Никлас.
— Не помню. Какое-то чудное название.
— Гростенсхольм? Или Элистранд?
— Да, да, так в точности она и говорила. Но она задолжала мне. Пролежала здесь несколько недель, хворала. Всех моих постояльцев распугала своим кашлем.
— Это была Виллему, — мертвым голосом проговорил Доминик. — Где она сейчас?
Глаза трактирщицы хитро блеснули — богатые господа…
— Я потратила на нее столько денег, а она даже не расплатилась со мной, — пожаловалась она.
— Где она?
— Мне пришлось избавиться от нее. Она сейчас в богадельне, если еще жива.
Глаза Доминика сверкнули:
— Ты отправила мою жену в богадельню? Где эта богадельня?
— Сперва отдайте мне мои деньги! Я и так оказала ей милость!
— Что-то не верится. Но вот твои деньги. Показывай дорогу!
Трактирщица быстро сгребла деньги:
— Идите прямо. Там с левой стороны…
Они уже шли к двери:
— Если она умерла, ты мне дорого заплатишь за это, — сказал Никлас.
Доминик молчал. Лицо его было искажено ужасом.
— Если она еще жива… не говори ей о том, что Ирмелин уже родила! Пока не говори, — попросил он.
Никлас кивнул — он все понял.
Виллему то и дело впадала в беспамятство. Один раз в день перед ее ложем ставили миску с едой. Ради ребенка она мужественно пыталась есть это отвратительное варево, но ложка выпадала у нее из руки.
Она знала, что все здесь ждут ее смерти. Она слышала, как кто-то сказал: «Там в углу скоро освободится место».
Она не должна умереть! Ребенок…
Неужели он еще жив? Тогда это чудо. Он затаился. Уже не толкается весело, как бывало.
Чьи это голоса?
Наверное, у нее снова начался бред — она слышала любимые голоса. Доминика. И Никласа. Значит, ей осталось совсем недолго. Либо она уже ступила в неведомое.
Кто-то осторожно приподнял ее.
— Виллему! — раздался нежный голос Доминика. Она приоткрыла было глаза, но тяжелые веки тут же снова опустились. Мало того, что ей слышатся голоса, у нее еще и видения.
Может, именно так и попадают на небеса? Но она, связанная с худшими из Людей Льда, давно потеряла право на вечное блаженство.
— Легкая, как перышко, — сказал голос Доминика. — А ведь она с ребенком. Никлас, мы должны немедленно отвезти ее домой.
— Я уже заказал карету.
Виллему снова впала в забытье.
Она лежала в какой-то громыхающей телеге. Почему так трясет? Это вредно для ребенка.
Кто-то сидел рядом и придерживал ее. Кто-то сидел впереди.
Лошади бежали рысцой.
Карета громыхала.
Не может быть, чтобы ее везли на небеса в такой колымаге!
— Я еще жива?
— Думаю, жива, — весело ответил голос Доминика.
— А Карл-Ингрид?
— Карл-Инг… А, понимаю!
— Ребенок жив, Виллему, — сказал Никлас. — Мы насильно кормили тебя молоком и другой пищей, которую ты не ела уже очень давно.
— И Никлас накладывал руки тебе на грудную клетку. Болезнь пошла на убыль, теперь ты уже не так кашляешь.
— Где мы?
— Только что проехали Кристианию и скоро будем дома.
Она вдруг открыла глаза:
— Это правда? Вы настоящие? Неужели это не сон и не бред? И ребенок жив? И я еду домой? И Доминик рядом?
— Все это правда, Виллему, — нежно сказал Доминик, но голос у него дрожал. — Хочешь, я ущипну тебя за руку. Господи, от тебя остались кожа да кости!
Она почувствовала боль. Все происходило на самом деле! Виллему разрыдалась.
Дома ее тут же уложили в постель, в ее собственную постель в Элистранде, и все старались хоть чем-нибудь ее порадовать. Родные, встревоженные и огорченные, по очереди заходили к ней, все приносили что-нибудь лакомое.
Но никто не сказал ей, что Ирмелин уже родила.
Виллему сама поняла это, увидев стройную фигуру Ирмелин.
