— Подумаешь! А кто забыл позавчера в Мёрбю свои перчатки? А на прошлой неделе у Врангелей — шляпу?
— Какие мелочи! Неужели ты находишь меня старой?
— Что вы, бабушка, вам никак не дашь больше девяноста!
— Негодник, мне же еще нет и семидесяти! — Виллему засмеялась. — Пойми меня, но по-моему, Доминик опасается, что его ветвь Людей Льда на тебе прервется…
— Не надо валить все на дедушку! Вы сами этого опасаетесь, бабушка. И я — тоже. Но с этим мы ничего не можем поделать. Не отказываться же мне от Маделейн по этой причине? Этого вы от меня никогда не дождетесь!
— А этого никто и не ждет! Как ты мог так подумать? Конечно, я могу иногда проучить какого-нибудь гордеца, но я никогда не была бессердечной или жестокой. И ты прекрасно знаешь, что я очень люблю Маделейн.
— Конечно, знаю. — Дан улыбнулся. — Вы с дедушкой такая трогательная пара, особенно, когда семените по саду.
— Мы не семеним!
— Ну бродите!
— Это уже лучше. Мы умрем в один день, такова наша воля.
— И это тоже? Разве это зависит не от Господа Бога?
— Нет, если речь идет о нашей любви. Она неразлучна.
— Ну вот, бабушка, вы уже заговорили по-шведски с ошибками и ваш клубок опять закатился. Положите его в более надежное место, с коленей он все время падает.
— А ты поднимай! — Виллему стала серьезной. — Ты слышал, что Берит умерла? Горе какое! Бедняжка так болела. Жалко Альва и Ингрид! Им пришлось столько пережить из-за своей усадьбы.
— Меня огорчает, что Ингрид с ее светлой головой вынуждена отдавать все свое время хозяйственным заботам.
— Ни слова о хозяйстве. Но конечно, она не на своем месте! Хотя… говорят же, то, что у женщины выше груди, — лишнее.
Дан задумался:
— Я знаю в Кристиании несколько ученых. И мог бы найти там для Ингрид какое-нибудь занятие.
— Не думаю, что Ингрид устроит «какое-нибудь занятие», — сухо заметила Виллему. — Ей нужно настоящее дело.
— Это и было бы настоящее дело.
— Ей бы мужа себе найти, — вздохнула Виллему. — Альв пишет, будто она обещала Берит выйти замуж, да, видно, просто хотела порадовать мать. Ингрид и не думает о браке. Впрочем, не так-то просто найти подходящего мужа для такой умной женщины, к тому же отмеченной нашей печатью. Мужчины любят женщин, которые их слушаются и смотрят на них с восхищением.
— Вы так думаете? — усмехнулся Дан. — Я что-то не заметил, чтобы вы особенно любили слушаться, бабушка.
Мысли Виллему были уже далеко.
— Какое странное письмо пришло от Венделя! Между прочим, у него родился сын, ты знал об этом? Мальчика назвали Эрьян. Это неплохо, они почтили память славного человека… Да, так о его письме. Он пишет о потомках Людей Льда, которые живут в Сибири. Поразительное известие!
— Да! Мне о многом хотелось бы потолковать с Венделем. Похоже, сведения о Тенгеле Злом, которые он там раздобыл, чуть ли не полностью совпадают с тем, что удалось разузнать мне.
— А ты не мог бы поехать в Сконе и потолковать с ним? Он-то, калека, сам никуда не может поехать со своими ногами.
— Вы хотели сказать, без ног. Да, я уже думал об этом, но именно сейчас мы в Уппсале ставим важные опыты и я не могу уехать из дому.
— Понимаю. Но ты подумай об этом Дан, подумай!
— Обязательно, бабушка. Его письмо никак у меня из головы не идет. Какое несчастье, что он никогда больше не увидит ребенка, который у него там родился.
Дан задумался. Взгляд его стал невидящим.
— Было бы очень любопытно познакомиться с арктической флорой Сибири, — прошептал он почти про себя.
Виллему наблюдала за ним со странным блеском в глазах. Наверное, ей хотелось снова стать молодой. Молодой искательницей приключений…
И вот пришло письмо от Ингрид.
Оно было адресовано Дану. Лично.
Он с удивлением распечатал его. У них в доме не читали писем друг друга, Люди Льда считали это ниже своего достоинства. Видно, Ингрид было очень важно, чтобы ее письмо попало в нужные руки. Он стал читать:
«Дорогой брат!
Не думала, что когда-нибудь мне придется написать тебе это письмо. Поверь, что решение написать его далось мне дорогой ценой. Дан, мне не хотелось бы осложнять твою жизнь, но у меня нет иного выхода. Постарайся понять меня и простить.
Мне страшно, Дан! Я боюсь за жизнь моего маленького сына. Как ты знаешь, у нас в Гростенсхольме свирепствует чахотка. Тебе известно, что от этой безжалостной болезни скончалась моя обожаемая мать. Отец тоже болен чахоткой, но насколько опасно, я не знаю. Боюсь, что его болезнь зашла достаточно далеко. Теперь заболели чахоткой и дети, с которыми играл мой сын, у меня тоже уже давно не проходит кашель. Ульвхедин говорит, что кашель у меня не чахоточный и пройдет, но мне трудно поверить ему. Я не могу покинуть усадьбу, потому что должна помогать отцу, он тяжело переживает смерть матери. Однако моего сына, ради которого я, собственно, и живу и которого люблю больше жизни, я хочу отослать из Гростенсхольма — он не должен заразиться чахоткой! Не должен, Дан! Он такой славный мальчик, самый лучший ребенок на свете.
Наконец я подошла к горькой тайне, которую хотела унести с собой в могилу. Поверь, мне не хочется открывать ее, но я в отчаянии и опасаюсь за жизнь сына. Его зовут Даниэль Ингридссон, ему семь лет, он родился 8 марта 1717 года. Ты никогда не задумывался, кто его отец? Отсчитай девять месяцев назад от даты его рождения и все поймешь. Помнишь ту колдовскую ночь в Долине Людей Льда? Помнишь, как я самоуверенно понадеялась тогда на старинное снадобье, принадлежавшие нашим предкам? Ты еще тогда усомнился, сможет ли средство, хранившееся так долго, предотвратить беременность. Словом, Даниэль твой сын, Дан. Я знаю, что ты не мог даже предположить этого.
Поэтому я, скрепя сердце, решилась спросить у тебя, не возьмешь ли ты Даниэля к себе? Ты считаешься бездетным, а это не совсем так, ведь у тебя уже есть ребенок. Насколько я понимаю, Маделейн добра и великодушна. Решишься ли ты открыться ей? Или предпочтешь утаить правду и сказать, что Даниэль — ребенок твоих норвежских родственников? Хотя говорить так бессмысленно: Даниэль — твой портрет. Твой и дяди Доминика.
Я понимаю, что ставлю вас с Маделейн в трудное положение. Если она твердо скажет «нет» — или ты предполагаешь, что она может так сказать, — забудь все, что я тебе написала. Я не хочу, чтобы мой мальчик был нежеланным ребенком в чьем бы то ни было доме. Но если вы оба не против, я прошу вас взять Даниэля к себе, чтобы он жил у вас, пока чахотка не покинет Гростенсхольм. Я не настолько сильна и, наверно, слишком люблю себя, чтобы навсегда отказаться от Даниэля. Он — единственный свет в моей жизни.
