— Хильда, ты плачешь?
Она не замечала этого и плакала, сама не зная, почему. Возможно, скорбя о его судьбе, теряя веру в себя, устав от окружавшего ее всю жизнь зла…
— Это ничего… Тебе нужно спешить!
И она со всех ног бросилась в дом, захлопнув за собой дверь. Но она осталась стоять у порога, прислушиваясь к стуку копыт.
«Правильно ли я поступила? — думала она. — Не спутала ли любовь с состраданием?»
То, что она написала, было правдой: она не могла определить свои чувства к Маттиасу. Потому что это был человек, которым она могла восхищаться, которого могла уважать и который мог утешить ее. Она знала, что любит его душевные качества. Но его самого… Он не обладал тем мужеством, которое было у Андреаса и которое неодолимо влекло ее.
И все-таки она просила именно Маттиаса помочь ей избавиться от переживаний, связанных с многолетним унижением: она просила об этом его и никого другого.
Или… это была с ее стороны любовь?
Она не знала.
— Господи, помоги мне, — шептала она, — я не знаю, любовь ли это! Если это любовь, то что же тогда я испытываю к Андреасу? Сначала лихорадочное желание увидеть его, но эта лихорадка прошла, как только я поняла, что мысли его направлены к другой. Означает ли это, что я просто испытывала голод по мужчине и вслепую бросалась к первому попавшемуся? Что это была всего лишь лихорадка тела?
В таком случае, те чувства, которые она испытывала к Маттиасу, были намного определеннее.
Если бы она могла все это понять!
— Господи, — шептала она. — Меньше всего я хочу причинить зло Маттиасу!
9
Ни для кого не было неожиданностью, когда на следующий день всех пригласили к обеду в Гростенсхольм. Хильде пришлось задержаться дома, чтобы покормить детей и посидеть с Йонасом. Мальчику стало лучше, хотя болезнь шла своим чередом, — и было заметно действие средства Тенгеля.
Передав все дела служанкам, Хильда со всех ног побежала в Гростенсхольм.
Уже в прихожей она услышала доносившиеся из гостиной возмущенные голоса. Навстречу ей вышел Маттиас. Никогда она не видела его таким расстроенным — в его обычно ласковых глазах теперь было смятение.
— Хильда, они обвиняют моего отца! Это не правда, он не злодей!
— Я это знаю, мой друг. Никто из нас этому не верит. Они ведь обвиняют и тебя, не так ли?
— Да, но это не так важно, ведь я знаю, что невиновен, и смогу постоять за себя. Но отец такой беспомощный, он не сумеет защитить себя от этого жуткого судьи.
— Да, я понимаю.
Он коснулся ее руки, словно просил о чем-то.
— Ты еще вчера знала об этом?
— Да, — кивнула она.
— Почему же ты ничего не сказала?
— Господин Калеб просил дать ему время, чтобы обдумать, как защитить вас.
— Да, он сражался здорово! Но судья такой тупица… Спасибо тебе за письмо.
Она стыдливо опустила голову.
— Это просто ужасное письмо!
— Это лучшее из всех писем, которые я когда-либо получал. Потому что оно искреннее! Я не спал полночи и был счастлив. У меня были такие планы и надежды на сегодняшний день. А тут случилось такое!
В его голосе слышалась горечь.
— Хильда, ты написала это письмо, чтобы утешить меня?
— Нет. Но я должна признать, что если бы я не знала ничего об опасности, нависшей над тобой и твоим отцом, я ни за что не написала бы его. Я хотела, чтобы ты знал, какие чувства я испытываю к тебе. Вернее, знал о том, что чувства мои пока не определились.
— Я понимаю твое замешательство, Хильда, твою неуверенность. Но у меня этого нет. Мы…
— Маттиас! — позвал его Аре. — Где ты пропадаешь?
— Идем, — мягко сказал Маттиас Хильде.
Он держал ее за руку, когда они вошли, и она в точности не знала, хочет ли он тем самым поддержать ее или сам нуждается в ее поддержке. Возможно, и то, и другое. Они нуждались друг в друге.
Это была прекрасная пара!
Йеспер тоже был в гостиной, бледный и трясущийся от страха, словно все это касалось непосредственно и его. Хильде не хотелось смотреть на него, она все еще мысленно видела его в спущенных штанах.
Был здесь и брат Августины дочери Фредерика, а также вся родня из рода Людей Льда.
Судья чувствовал себя не в своей тарелке.
— А вот и дочь палача, — злорадно произнес он. — Теперь все в сборе! Великолепное общество! Но правда все равно восторжествует!
— До этого еще далеко, господин судья, — устало произнесла Лив. — Мой сын и внук не имеют никакого отношения к убийству.
Впервые Хильда видела волевую баронессу поверженной: она сидела, скрючившись, на стуле, горестно сжав рот. Это был чересчур большой удар для ее семьи.
— Неужели? — сказал судья. — Зачем же, в таком случае, один из них навещал эту мадам в Кристиании?
— Оставьте в покое моего бедного мужа, — взмолилась Ирья. — В его жизни и так было достаточно всяких трагедий. Он больше не в силах выносить это! Я знаю, что Таральд совершенно не причастен к этим убийствам!
— А ваш сын? — огрызнулся судья. — Слуги рассказывают, что он ходит во сне. Может быть, он не лунатик? Может быть, это сознательное мошенничество с целью совершения неприглядных поступков?
— Если бы вы знали Маттиаса Мейдена, вы не стали бы обращаться к нему с такими бессовестными обвинениями! — сказал Бранд. — Он — лучший из творений Господа!
— Ну, ну… — пробормотал Маттиас.
— Возможно, — сказал судья, сделав вид, что обдумывает что-то. — Но в человеке есть и злое, и доброе начало; то, что не выходит на поверхность, таится в полутьме. Возможно, на волю вырвалось его подсознание…
— О, Господи, — пробормотал Калеб.
— И… — судья поднял указательный палец. — Я напал на другой след! В последний раз, когда я был в Линде-аллее, я проходил мимо одного сарая — и, знаете, что я там увидел?
Он сделал выразительную паузу.
— Что же вы там увидели? — сухо спросил Бранд.
— А вот что — волчью шкуру! Огромную шкуру с головой и хвостом!
— О, Господи, дай мне терпенье! — простонал Аре. — Это же моя шкура, доставшаяся мне от моего отца Тенгеля. Неужели это тоже впутают в дело? Вы думаете про оборотня?
