— Рыцарское благородство не позволяет мне сказать об этом.
— Но мне становится любопытно! Скажите же!
Она приподнялась, опершись на локоть, так что ее прекрасные волосы коснулись его щеки. О, Господи, ему так хотелось зарыться лицом в эти волосы, его чувственность распалилась еще сильнее, ему было трудно говорить.
— Но, дорогая мадемуазель Никола, вы же понимаете, что со мной происходит?
— Нет, не понимаю, — виновато произнесла она.
— Ваша близость… Это так волнует меня, так возбуждает, что я не смогу сдержать свое целомудренное обещание, я…
Он отвернулся, сделав вид, что плачет.
— Мой сердечный друг, — проникновенно произнесла она, — я не хочу, чтобы вы из-за меня оставляли постель. Тогда и я уйду.
— Нет, нет! — воскликнул он, схватив ее за руку.
И тут он дал волю своим чувствам: дыхание его было прерывистым, он изнемогал от любви и восхищения, по телу его пробегала дрожь, лицо его было рядом с ее лицом. И эти чувства были вовсе не наигранными, ему не нужно было притворяться, разве что делать вид, что его смущает ее девственность.
Но юная Никола не оказывала ему никакого сопротивления, ее захватила страсть, вызванная в ней близостью мужчины. Иву льстила мысль о том, что девушка готова отдаться с такой поспешностью не кому попало, а именно ему. Она вздыхала, словно стыдясь своих чувств, но и она была теперь беспомощна перед ними, так же как и он. Однако она все еще не решалась… С нежным восхищением он поцеловал ее лицо, плечи и грудь под легкой тканью. Зарылся руками в ее волосы, ощущая при этом невыразимое наслаждение.
— Будь добр, — умоляла она. — Прошу, будь добр…
Но он не знал, о чем она просит — о милосердии или о том, чтобы он поторапливался…
Это была ни с чем не сравнимая ночь. Никогда Иву не было так хорошо в объятиях женщины. И хотя ему и было трудно отогреть продрогшее тело бедняжки, ему казалось, что даже постель вибрирует от токов тепла. Обливаясь потом и горя, как в лихорадке, он превзошел самого себя по части доказательств своей любви. Вначале она проявляла робость и была испугана, но он знал, как надо вести себя в подобных случаях, и в конце концов она ответила на его ласки.
О, это была удивительная ночь!
Наконец оба заснули от изнеможения, не думая о том, что рано утром — до восхода солнца и до первых петухов — им предстоит покинуть крепость.
Иву казалось, что он переживает небесное блаженство, все глубже и глубже погружаясь в праведный сон усталости.
Он проснулся от странного запаха в комнате. Серый предрассветный сумрак, сочащийся сквозь маленькое окошко, наполнял комнату. Никола еще спала, зарывшись в перину.
«Господи, — подумал он, — нам же нужно уходить! Нужно торопиться!»
Но его разбудило присутствие в комнате чего-то чужого, постороннего. Какое-то еле слышное гудение…
Оно исходило от стены, завешенной гобеленом.
Ив ощутил незнакомый ему прежде страх, желание немедленно покинуть это место.
Он не хотел будить Николу, не узнав сначала, что происходит. Иву не хотелось понапрасну пугать ее.
Осторожно сев и свесив с постели ноги, он обратил внимание на одно весьма неприятное обстоятельство. Он был по-прежнему — если можно так выразиться — готов к любовному акту. Он заметил это еще ночью — что его мужская сила не иссякла, — но тогда он решил, что усталость и сон положат конец этому возбуждению. Однако этого не случилось.
Впрочем… это было обычным утренним явлением, которое быстро проходит.
Но куда хуже было то, что происходило возле гобелена.
В комнате было слишком темно, чтобы он мог рассмотреть детали. Но что-то там такое было…
Он со страхом вспомнил, с какой легкостью гобелен отходил от стены. А дверь, что была за ним?.. Возможно… возможно, она открывалась с обратной стороны?
Гнев ревнивой женщины — самая опасная вещь в мире, он знал это по своему опыту. Во Франции Ив пользовался успехом у женщин, и многие из них чувствовали себя обойденными его вниманием и покинутыми, и уж они-то могли мстить тем, на кого он их променял.
Он должен был защитить Николу.
Но, будучи голым и безоружным, он не мог этого сделать. И он потянулся к своей одежде и к своему мечу. Но не успел он взять их, как замер на месте, уставившись на гобелен.
Высоко на стене, между лицом охотника и рогами, что-то двигалось, ползло по ткани гобелена.
И вдруг — с шелестящим звуком — поползло по комнате, приблизилось к нему и забралось на постель.
— Никола! — в страхе прошептал Ив. Он еще не разглядел, что это такое. Но ему показалось, что это какой-то зверь.
— Никола!
Девушка не просыпалась. В отчаянии он сорвал с нее одеяло. Больше ему ничего сделать не удалось, потому что
Ив обезумел от страха. Он беспомощно, душераздирающе кричал, стараясь вырваться, освободиться.
Ведь теперь он видел это!
Предрассветный сумрак не мог скрыть от него все то, что происходило в наполненной криком комнате.
— Никола! — кричал он вне себя от ужаса. — Никола!
Что-то прикрыло его рот, заглушив крик. Что-то обвилось вокруг его тела, едва не задушив его. В порыве отчаяния ему удалось оторвать
К кровати он больше не приблизился. Он бросился бежать, даже не взглянув на Николу: единственное, что он мог еще сделать, это спасти свою шкуру. С бешено бьющимся сердцем он выскочил за дверь — голый и безоружный — с одной-единственной мыслью: прочь, прочь отсюда!
В галерее было темно, когда он, спотыкаясь и всхлипывая от страха, бежал через нее. И тут он услышал устрашающее шипенье
Ив вопил и кричал, ему опять удалось на миг освободиться. Он выскочил из галереи, но не знал, куда бежать, забыв, каким путем шел сюда накануне вечером. Он бежал наугад из одной комнаты в другую, петляя по коридорам, в то время как тусклый утренний свет уже начал пробиваться через маленькие окошки.
Подбежав к одной из дверей, он рванул ее и вошел в какую-то комнату.
И тут он вспомнил, что эти резные узоры, едва различимые в утреннем свете, были как раз на той двери, которая вела на таинственную женскую половину.
