Это было выражено довольно неопределенно. Вильяр почувствовал бесконечное сострадание к этой заброшенной девушке, с которой никто не считался.
— Я бы сказал, что это связано с любовью, — ответил он осторожно. — Желание… Его, пожалуй, может иметь любой, а если им злоупотребляют, то оно только презренно. Как у Абрахамсена. Он вел себя по отношению к тебе ужасно скверно. Непростительно!
Она подумала.
— Да. Это было прекрасно, то, что ты сказал о любви. Я тоже думаю, что это так.
Следить за ее расплывчатыми мыслями было нелегко. Но Вильяру казалось, что он понимал. И что она схватывала то, что он имел в виду.
— Куда мы направляемся? — робко спросила она.
— Я хочу доказать, что могу положиться на тебя, Белинда. Сегодня вечером ты будешь на одном из наших тайных собраний.
— С «другими»? Он улыбнулся.
— Именно. С другими.
Она глубоко вздохнула с чувством благоговения.
— Тебе не нужно будет раскаиваться, что ты положился на меня, Вильяр, — сказала она с детской непосредственностью. Затем еще крепче уцепилась за лошадь, потому что сидеть ей было страшно неудобно.
7
Они ехали далеко. Белинда понятия не имела, куда. Внезапно они очутились в каком-то месте, которое можно было назвать городом.
— Это не Кристиания, — сказала она удивленно.
— Это Драммен. Вернее, Стромсе.
— Вот как, — произнесла Белинда. Она ничего не поняла. Вильяр остановил коня у одного из домов и помог ей сойти. Ее так растрясло, что она шаталась. Она чувствовала также, что ее лицо посинело от холода. И именно тогда, когда она хотела выглядеть как можно лучше.
— Сейчас мы сюда войдем, — тихо сказал он. — Ты встретишь кое-кого из моих друзей. Но ты должна все время молчать, так лучше.
— Хорошо, — кивнул она. — Но скажи мне… Ты же не сделаешь того, что многие другие?
— Чего же?
— Не эмигрируешь? В Америку? Он остановился.
— Почему ты так думаешь?
— Многие сперва становились скрытными, а затем вдруг должны были уехать, билет и все остальное было готово. Ты тоже так собираешься?
В ее голосе ему послышалось беспокойство.
— Нет, решительно нет. Должен признаться, что я думал о этом. В основном, в юности, прежде чем стал взрослым. Хотел быть подальше от призрака в Гростенсхольме. Но я осознал, что мой дом здесь. Нельзя убежать от ответственности. А я несу ответственность как за Гростенсхольм, так и за Линде-аллее. Я не могу так огорчать моих близких. Я же единственный наследник.
— Но ты не женат.
— Да, я знаю, что мне следовало бы жениться. Просто не было времени. Ну, пошли! Он привел ее в темный коридор.
— Хорошо, что ты не уедешь, — прошептала она. — Норвегия была бы пустой.
— Благодарю тебя, — улыбнулся он. Но он казался немного задетым за живое. У Белинды снова заныло сердце. Это была ее измученная совесть. Белинда опять была слишком искренней, употребляла не те слова, не рядила их в соответствующие одежды, что так ловко умели делать другие взрослые. Что он подумает о ней?
Но у него в голове было, видно, другое. Он остановился перед дверью, которую можно было различить с трудом.
— Белинда, я иду на огромный риск, взяв тебя сюда. Потому что ты не из самых хитрых. То, что является твоя достоинством — твоя честность и искренняя доверчивость, может стать провалом для меня и других. Прошу тебя, не выдавай нас другим! Храни молчание обо всем, что ты увидишь и услышишь сегодня вечером! Иначе мы рискуем попасть в тюрьму, и тогда уж мы никому не поможем.
В тюрьму? Вильяр? Благороднейший и добрейший из всех людей!
— Тогда я тоже буду с тобой в тюрьме, — живо сказала она.
Он слегка улыбнулся.
— Тогда ты — самое преданное создание, какое я встречал! Но в таком случае мы бы, пожалуй, попали в отдельные камеры, а это было бы, вероятно, не так уж заманчиво. Ты обещаешь никогда ничего не говорить?
Она торжественно пожала ему руку.
— Ты знаешь это, — произнесла она голосом, трепетавшим от конспираторского восторга.
Они вошли в прокуренное помещение с обшарпанными стульями и шаткими столами. Тут было 10-12 мужчин, сразу обернувшихся к двери.
— Ну, наконец, — сказал изящный молодой человек с темными кудрявыми волосами и небольшой бородкой. — Ты опаздываешь.
— Да, сначала я должен был вызволить девушку из беды, — возразил он с горькой улыбкой.
Когда они увидели Белинду, то сразу зашумели.
— Черт возьми, Вильяр, где ты нашел этот лакомый кусочек?
— Помолчите, это совсем не то, что вы думаете. Белинда — обиженная душа, которую я оберегаю, потому что у нее решительно нет никого другого. Этим вечером ей действительно было плохо, и ей некуда идти. Она не станет о нас болтать.
Ей пришлось пройтись по комнате и поздороваться. Она изящно делала реверансы, а они улыбались ей с дружеской симпатией. Грубовато скроенный мужчина добродушно шлепнул ее по спине, совсем не нахально, но Белинда слегка вскрикнула и отшатнулась. Вильяр предостерегающе покачал головой.
— Ее чуть не изнасиловали сегодня. Один из тех, кого мы так высоко «почитаем», — тихо объяснил он собравшимся. Грубовато скроенный мужчина попросил у нее прощения и взял ее за руку. У него почти навернулись слезы на глаза.
Они были такими добрыми! Она уселась в угол и сидела молча, пока они проводили свою встречу. Белинда слушала — с нарастающим удивлением и испугом.
Темноволосый мужчина был руководителем. Его звали Маркус. Другие присутствующие были одеты не так хорошо, как он и Вильяр. Белинда испытала нечто вроде шока, поняв, что они, вероятно, рабочие, «этот ужасный сброд», как обычно называл их ее отец. В родительском доме говорилось о страхе перед брожением масс. Был риск возникновения революции, как во Франции. Говорилось об опасности того, что страшные грубияны могут стать слишком сильными, о том, что их нужно подавлять, иначе вся страна развалится. Белинда привыкла смотреть на рабочих как на злодеев, более опасных, чем сам грех.
Отец говорил что-то раздраженно об ужасной газете, возглавляемой предателем по имени Маркус Тране. А газета называлась «Адрес Драммен» и становилась все более радикальной, что было ужасным. Во всяком случае, она проповедовала дело рабочих…
Боже! Драммен? Маркус. Маркус Тране? Помогите! Но Вильяр! Разве он мог быть тут?..
