помню!»
Но ведь прошли годы.
Женщины остановились перед группой норвежцев.
Аббатиса холодно произнесла:
— Женевьева твердо заявляет, что она сделала свой выбор. Она остается здесь. Ветле посмотрел на девушку.
— Ты это серьезно, Ханне?
— Да, — прошептала она со смиренным благоговением.
Тут она наконец подняла взгляд и посмотрела на него, почти взрослого юношу.
— Нет! — восхищенно воскликнула она, и ее глаза заблестели теплом.
Чтобы забрать ее из монастыря потребовалось время, монахини не хотели отпускать ее. Они не верили в ее внезапную перемену. Но Ханне была упряма, более решительна, чем все прошедшие годы. Она должна поехать в страну Ветле. Хватит! Нет, она едет не к язычникам, она в Норвегии будет так же горячо молиться Господу Богу и Мадонне.
Наконец им удалось убедить настоятельницу.
И вот они снова в пути, едут на север, испытывая весьма различные чувства.
Мали и Андре не знают, что им следует думать, маленький Рикард восхищен ее короткой стрижкой, а Ветле пытается освоиться с этой совершенно новой для него Ханне.
Сама же она сидит, перебирая руками четки, и со страстным отчаянием шепотом произносит слова молитвы. Она знает, что поступила правильно, поехав с ним. Теперь, после новой встречи с ним, она уже никогда не сможет выбросить его из своей головы. И в то же время она ужасается тому, сколь ничтожно слаба оказалась ее плоть.
Не пыталась ли она в течение почти трех лет забыть его?
Неужели она не справилась с этим, проводя многие часы в молитвах перед небольшим распятием, висевшим на стене кельи? Постоянные покаяния в виде постов, самоизбиения розгами и добровольная тяжелая работа уже подготовили ее к тому, чтобы она забыла его, и не возвращалась больше к светской жизни.
И на тебе… Один лишь взгляд на него и все ее целомудренные намерения рухнули словно карточный домик.
А он изящен. Ханне видела в нем настоящего мужчину. Он вырос, стал почти на голову выше ее, лицо утратило детскую округлость, фигура обрела крепость. Во всяком случае так Ханне казалось. Ветле всегда останется худощавым, с длинными красивыми руками и узкими бедрами.
О, как она его обожает!
Она торопливо произносила слова молитвы, перебирая пальцами четки.
Ветле чувствовал себя в высшей степени смущенным. У него с годами сложился иной взгляд на девушек, а Ханне стала по-настоящему привлекательной. Очень короткая стрижка для него не имела значения, она производила приятное, пикантное впечатление. Ее формы угадывались под широким, грубым монастырским одеянием. Жизнь в монастыре не для этой девушки. Она была худенькой, ибо стать толстушкой в монастыре просто невозможно, но стройность только украшала ее.
Ветле надеялся, что она забыла о том нелепом бракосочетании. Несмотря ни на что, им же всего лишь по семнадцать лет и они еще не созрели для брака.
«Во всяком случае, я», — подумал он, задумчиво разглядывая ее.
Она, это было видно, восхищалась поездкой на автомобиле. Раньше она никогда не ездила в машине. Ей казалось, что они с визгом летят по дороге.
В действительности же автомобиль трясся и жалобно протестовал, пробегая от одного места к другому. Андре боялся, что машина не доедет до дома.
Ветле почувствовал, что должен нарушить молчание. Он был единственным, кто мог поговорить с девушкой.
— Жанна, Хуанита, Ханне, Женевьева… Как лучше теперь тебя называть?
— Х-ханне, — ответила она ужасным горловым голосом, и глаза ее заблестели.
— Хорошо, Ханне. Мой отец предоставит тебе работу сестры милосердия. Если тебе этого захочется. Ясным голосом она произнесла:
— О-о! Флорентийский соловей? Ходить от кровати к кровати с лампой и утешать умирающих?
— Вряд ли! Менять у них белье, когда они сходят под себя, поднимать и переворачивать тяжелых больных, получать нагоняи от до смерти уставших врачей…
— Вот как! Мне приходилось выполнять в монастыре и более трудную работу.
— Да?
— Нагоняи я получала каждый день, а одна из монахинь заболела отвратительнейшей экземой, другая же…
— Нет, постой, я верю тебе. Сам-то я не умею ухаживать за больными. Так ты хочешь?
— С большим удовольствием. Это будет моим новым призванием.
— Ханне, призвание — это хорошо, но ты будешь за это получать и деньги.
— Что? Деньги? Я не имею права брать деньги.
И тут она вспомнила, что свободна от монастырских правил и засияла, словно солнце.
Ханне внесла огромные изменения в повседневную жизнь уезда и, прежде всего, в жизнь виллы Вольденов. Вела она себя каждый раз по-разному. В один день поведение ее отличалось святостью. Сидела тихо и смиренно, перебирая пальцами четки, и отвергала все, что не имело отношения к богобоязненности. Современную женскую моду с ее короткими юбками и стрижку под мальчика считала отвратительными, называла «данью антихристу».
Юношей и мужчин называла греховодниками, несмотря на их поведение. Норвежцы в ее глазах были язычниками, а их церкви богохульством.
В другие дни она начинала шумно веселиться в ликующем восторге от того, что она снова живет. В такие дни она становилась дикой, и Ветле приходилось почти стеречь ее, чтобы она не оказалась в объятиях какого-нибудь бессовестного молодого парня.
(По правде говоря, он ревновал, но признаваться в этом не хотел).
Потом наступали сентиментальные дни… «Никто обо мне не заботится, мне на целом свете не на кого опереться». Эти дни были наиболее тяжелыми, ибо Ветле полагал себя обязанным убеждать ее в том, что все окружающие, и он в том числе, очень любят ее. Однажды он слишком усердно пытался утешить ее. Что тут началось! Он с трудом выбрался из этого боя и следует сказать не без повреждений. Такого он больше никогда не желал!
Были и тихие дни, когда она по-настоящему уходила в себя. Ее глаза становились грустными, и окружающие могли видеть, как глубока истинная ее вера в Бога. Все понимали, что ей сейчас очень трудно.
Но все это ушло в прошлое, когда она более или менее выучилась языку и смогла начать работать в больнице. Тогда окружающие ее люди поняли, что все ее недостатки не имеют значения и не стоят их внимания. Они узнали радостную и спокойную Ханне.
Ее любили. Она нашла свое место в жизни. Кристоффер, приходя домой, с радостью рассказывал, что старшая сестра в Жрамменской больнице очень довольна ею.
Жизнь радовала Ханне и она расцвела, словно роза.
Она не однажды могла бы уже испытать первые эротические приключения, ибо мужчины ходили вокруг нее толпами. Но, так или иначе, она всегда вовремя сдерживала себя и доверяла только своему опекуну Ветле. Сказывались ее богобоязненность, строгое
