ярости устроил ей настоящую взбучку. Забыла она, что ли, о всех тех женщинах, которые лежали перед ним на коленях и у которых от одного его взгляда становилось мокро между ногами? «Да, так оно и было», — осмелилась произнести Эбба, тут же получив затрещину.
Эбба была старше его на год, но выглядела молодо. Зрелость — вот для нее подходящее слово. Ее роскошные формы стали еще более явственными, она превратилась в шикарную женщину.
Эбба и сама знала это. Карл называл ее шлюхой, потаскухой, распутницей и прочими известными ему обидными прозвищами, но она на это не реагировала. Он никогда не подозревал ее всерьез в измене, потому что был уверен — она боготворит его. Он не имел ни малейшего представления о тех пленительных, преисполненных негой часах, которые она проводит в амбаре со странствующими торговцами или бродягами, в то время, как он сам был на службе в Бергквэре.
Эббу не беспокоило, догадывается ли об этом Гунилла. Или, вернее, Эбба не хотела об этом знать. Она старалась быть осторожной, встречаясь с другими мужчинами, решив попросту закрывать глаза на то, знает ли об этом дочь. Никогда в жизни она не стала бы выяснять это. Эбба добровольно надела себе на глаза шоры.
Привлеченный ее силуэтом у окна, Карл тяжело поднялся и подошел к ней.
— Посмотри на нее, Карл, — сказала она, толкая локтем мужа. — Только посмотри, она опять о чем-то мечтает! Стоит и смотрит, как садится солнце, вместо того, чтобы собрать ведра.
Карл оттолкнул ее руку, так что та ударилась о раму окна, и сказал:
— Ну и пусть! Я займусь ею, когда она придет домой. Ишь, какая лентяйка!
Эбба уже пожалела, что привлекла внимание мужа.
— Не надо ее трогать, Карл! В этом нет ничего плохого. Лично мне кажется, что она усердная. Разве она не слушается нас? Разве не угождает нам во всем, хотя ей всего только пятнадцать лет? Что плохого, если она мечтает о чем-то? Мы должны мириться с этим.
Его заскорузлая рабочая лапа легла на ее ягодицы, медленно ощупывая ткань платья.
— Она избалована, — сквозь зубы процедил он. — Ты сделала ее самонадеянной девчонкой! Все эти побрякушки, нарядная одежда — все это светское, греховное тщеславие!
Эбба вздохнула. Она не считала нарядной одеждой сермяжное платье и деревянные башмаки. Но она была согласна с тем, что любила баловать дочь.
Карл приподнял ее юбки, чтобы можно было пролезть под них рукой. При этом он тяжело дышал прямо ей в ухо. Другой рукой он залез к ней за корсаж и теребил грудь. Его заскорузлые руки царапали кожу.
«О, нет, только не теперь, старый козел», — подумала она, передвинув при этом одну ногу, чтобы его руке было удобнее.
— Гуниллу следует наказать, это единственное, чего она заслуживает, — дрожащим голосом произнес Кнапахульт.
Эбба плотно сжала рот. Она хорошо знала, что Карл был слишком строг с девочкой. Если так пойдет и дальше, то…
— Она ведет себя так странно, — фыркнул он, тяжело дыша, в то время как его пальцы двигались к той точке, которая обычно разжигала Эббу. И теперь его пальцы были умелы, она вся задрожала и прижалась к нему ягодицами. «Словно какая-то сука, — с презрением подумал он. — Проклятая шлюха, она снова взялась за свое!»
Штаны ему стали вдруг тесны, но он все же продолжал свои наставления:
— Другие дети не ведут себя подобным образом! Она просто грезит наяву!
Эбба повернулась к нему. Глаза ее, смотрящие на девочку, стали испуганными.
— Ты думаешь, что она знает? Ты думаешь, все из-за этого? Что она… думает об этом?
Глаза мужа загорелись.
— Чепуха! — воскликнул он. — Откуда ей об этом знать?
— Да, — вздохнула Эбба. — В самом деле, откуда?
Она заметила, как Карл копается в своих штанах, неуклюже и нетерпеливо. Ему следовало поторапливаться, страсть уже тлела в ней: отставив бедра назад, она заметила, что он уже наготове. И, ощутив в себе его твердую, как камень, торчащую плоть, она с наслаждением закрыла глаза. Вот так! Теперь все в порядке! Только бы девочка не повернулась к ним…
Мысль о том, что кто-то может посмотреть на них, тем более, тот, кому это не следует видеть, еще больше возбуждала их.
Крестьянин приглушенно стонал, едва держась на ногах в неудобном положении.
Впрочем, было бы неверно называть жителей Кнапахульта крестьянами. Скорее всего, они были арендаторами или фермерами. Кнапахульт принадлежал хозяину Бергквары, одному из родственников Поссе. Но в силу особых, имевших ранее место обстоятельств, не имеющих отношения к этой истории, ферма эта стала самостоятельным хозяйством, чуть более зажиточным, чем другие фермы, сдававшиеся в аренду.
Поэтому Карл считал для себя делом чести поддерживать безупречный порядок в своем маленьком хозяйстве. Единственной их помощницей была дочь, а в случаях особой необходимости они нанимали пожилого батрака. В остальном же они справлялись сами. Участок-то у них был крохотным.
Ох, как же он вспотел! Все у Эббы было таким гладким и скользким — и она оперлась локтями о подоконник. Гунилла по-прежнему смотрела куда-то вдаль, и хорошо, что это было так, поскольку затуманенный взгляд Эббы, ее раскрытый, тяжело дышащий рот, страстная гримаса на лице — все это могло удивить девочку. Карл шумно дышал, хватая ртом воздух, выскакивал из нее, бормотал что-то бессвязное, снова входил в нее, чувствуя, что у него подгибаются колени.
— Карл! Я сейчас закричу! — шепнула Эбба.
— Нет, потерпи! Женщина не должна… чувствовать что-то, ты же знаешь. Это ведь… это же богохульство, ах, ох! Содомитская шлюха!
С приглушенным рычанием он навалился на нее, и они сползли на пол, все еще держась за подоконник, Эбба почувствовала то, что именовалось богохульством, отбросив при этом всякую осторожность. А Карл в это время лежал на дергающейся в экстазе женщине и работал своим прутковым железом, пока оба, наконец, не успокоились.
При этом они совершенно забыли о дочери, о том, что она может войти и застать их врасплох.
Наконец Карл поднялся на колени и дал своей жене оплеуху.
— Посмотри, что ты наделала своей похотливостью! Заставила своего бедного мужа изменять Богу, ради того, чтобы удовлетворить тебя! Ты все еще не насытилась! Ты не думаешь о спасении своей души? Ты хочешь сгореть в геенне огненной?
— Надень штаны, — сухо произнесла Эбба. — Ты выглядишь просто смешным с этой своей маленькой, сморщенной штуковиной, висящей среди складок жира.
Дав ей тумака, он все же встал. Эбба тоже встала, оправляя юбки — словно курица, которую только что клюнул петух.
Они отошли друг от друга — со взаимным презрением, но будучи навеки связанными своей похотью.
Карл застегнул на поясе ремень. Если бы только не Гунилла, все было бы прекрасно! Не то, чтобы она была непослушна, нет, она была очень даже смирной, какой ей и полагалось
