«Всем так хотелось поговорить. Только господин Натан был молчалив. Он уселся в самом углу, чтобы быть как можно дальше от Бритты.
Возможно, в глубине души он понимал, что вполне мог бы добиться для нее наказания в виде избиения камнями у позорного столба, изгнания или даже костра — но завоевать ее и покорить он был не в силах. Кроме того, его собственная богобоязненность была открыто подвергнута сомнению, что уязвило его в самое сердце.
Это явилось горьким уроком для того, кто считал самого себя слугой Господа.
Дидерик же совершенно случайно положил руку на скамью позади Кьерстин. Его большой палец двигался взад-вперед по ее бедру, что приводило ее в совершенное замешательство. И он сказал:
— Барбро, ты сказала, что знаешь предание лучше своего хозяина?
— Многие знают его лучше, чем я, — отчетливо произнесла она.
И после некоторой паузы, когда все ожидали, что кто-нибудь подтвердит ее слова, но так и не дождались, Дидерик сказал:
— Так расскажи же нам!
— Может быть, не стоит теперь говорить об этом…
— Нет, расскажи!
Кайса покосилась на Хавгрима и встретила в темноте его взгляд. Была ли на его лице улыбка? Она не осмеливалась в это верить. Рядом с ним сидела Бритта, но Кайсу это не смущало. Бритта была слишком юной, чтобы питать к Хавгриму иные чувства, кроме гордости по поводу того, что он назвал ее сообразительной и наблюдательной.
Или она не была слишком юной? Нет, Кайсе не следовало быть такой неуверенной!
Но какое это имело значение? Ведь утром они уедут…
Уедут? О, какая грусть и пустота ее ожидали! «Нет, не уезжайте! Не оставляйте меня одну с этим воспоминанием, с этой мечтой о летнем вечере моей юности!»
Барбро медленно произнесла:
— Я знаю только, что произошло с сыном охранника и средней из сестер.
Вспомнив рассказ крестьянина, Дидерик сказал с оттенком иронии:
— Да, это ей удалось спуститься в долину, а охранника убили. Но что же случилось с их маленьким сыном?
— Как вам известно, ему было восемь лет, когда умерла его мать. И все эти годы она внушала ему мысль о возмездии. Вы же знаете, какой след в сознании ребенка оставляют внушаемые с детства мысли.
— Да, это остается у него на всю жизнь, — заметил Дидерик. — Продолжай!
— И вот мальчик вырос и покинул Эльвдален. Он знал, что Врет Йоар Йонссон умер в Сильяне и что его сын по-прежнему жив. Он так и не добрался до Врета Маттса Йонссона. Но у него появились собственные дети. И его старший сын с рождения знал, какое страшное преступление род Врета совершил против его рода…
— Все ясно, теперь я понял, — кивнул Дидерик. — Это стало наследственным долгом, кровной местью, делом чести. Или, если пользоваться итальянским словом, это превратилось в вендетту. И чем же это все закончилось?
— Это заняло много времени, — сказала Барбро. — Но в конце концов его потомки добрались до потомков Врета Йоара. Но я думаю вот о чем: не послушать ли нам вашу историю, господин Дидерик? Вы же сказали, что ваш род происходит из этих мест…
— Да, я интересовался своим происхождением. Мне хотелось побольше узнать о своих предках, поскольку я думаю, что среди них должны быть полководцы или даже короли, если судить по тем врожденным склонностям властвовать над другими, которые я нахожу в себе. И я занялся поисками. Благодаря расспросам, документам и записям в церковных книгах мне удалось восстановить семейную хронику: вплоть до 1370 года, когда в Уппсале появился торговец кожей Кнут Пер Олссон. Его имя ясно свидетельствует о том, что он выходец из Даларны, и в старинных купеческих книгах есть сведения о том, что он, возможно, жил в Рэттвике. Я узнал также — если речь шла о нем — что его дед был выходцем из Оксберга, что в окрестностях Эльвдалена. На этом я и остановился.
Барбро кивнула.
— А ты, Хавгрим? Кстати, откуда у тебя такое необычное имя?
Хавгрим улыбнулся. Кайса с трудом удерживалась от желания подойти к нему и сесть рядом. «Это просто смешно, — подумала она. — Влюбиться в первого же встретившегося мне мужчину!»
Но в Хавгриме было что-то особенное.
— Мой отец окрестил меня так, — сказал он и посмотрел на Кайсу. — Да, он посмотрел на нее! Какое счастье, ее сердце готово было выскочить из груди от радости!
Хавгрим продолжал:
— Он приплыл из Рюгена в Швецию, проведя много лет за границей. Когда он вернулся домой, мне было три года, и он окрестил меня Хавгримом, потому что очень любил море note 2, а также потому, что я показался ему уродцем, совершенно не похожим на него. Ведь слово «грим» означает «мерзкий».
В этом месте Бенедикта или Ванья поставили несколько восклицательных знаков на полях. И мелким почерком было написано: «Окрестил трехлетнего ребенка?».
В голове Андре шевельнулись какие-то воспоминания, но он принялся читать дальше, не обратив на это внимания.
«— Ты — уродец? — Удивленно и в то же время серьезно произнесла Барбро, и все рассмеялись. — В таком случае ты очень изменился с тех пор!
Один лишь священник не смеялся, он по-прежнему сидел в углу, нахмурив брови, невольно испытывая угрызения совести. Верно ли он понимал предназначение священника?
Проклятая девчонка! Проклятая деревушка! Ему хотелось немедленно покинуть ее.
— Были ли в вашем роду воины? — спросил Дидерик Хавгрима.
— Нет. Мой отец был торговцем, он нажил за границей целое состояние. Нет, мы искатели. Дидерик презрительно усмехнулся.
— И что же вы ищете? — спросил он. — Богатство? Или так называемое счастье?
— Мы ищем преступника.
— В самом деле?
Барбро торопливо спросила:
— Скажи мне… как вы трое нашли друг друга и стали попутчиками? Это Вы, господин Дидерик, нашли…
— Нет, — оборвал ее Дидерик. — Хавгрим сам напросился ко мне на службу. В одном трактире, вскоре после того, как я покинул гольмский замок. Мы разговорились, и он сказал, что был наемным солдатом и что теперь он ходит без дела. Мне показалось, что он слишком молод для наемника, но… Не помню уже, от кого исходило это предложение, но я взял его себе в телохранители…
Немного подумав, Дидерик продолжал:
— Ведь одному опасно ехать через эти безлюдные места в Норвегию.
Некоторое время все сидели молча.
— А господина Натана? Где Вы встретили его? — спросила Барбро.
— В Мооре, как я уже говорил. Он стоял на площади и читал обличительную проповедь против всякого рода грешников. При этом он так превозносил свои добродетели, что я подумал, что у него вот-вот извергнется семя! У Хавгрима появилась идея взять его с собой, и нам обоим эта мысль понравилась.
Побагровев и придя в ярость оттого, что его уличили в переживании оргазма, священник
