Он очнулся и увидел, как она улеглась поперек кровати.
— Да… Конечно, — пробормотал он.
Собравшись с силами, он смог развязать тесемки на ее рубашке и вновь впал в транс при виде тех прелестей, что скрывались под ней. Бедняга Сёльве, он даже не успел толком притронуться к ним, как его первый опыт любви уже закончился!
Какой стыд и позор! Что она теперь скажет?
— Ничего, ничего, это не катастрофа, — сказала она мягко. — У нас еще все впереди. А теперь снимай-ка свои липкие брюки, а Стина вернет твоего дружка к жизни!
Так и случилось. Он сам не понял, как ему это удалось, но она была такой умелой, нежно прикасаясь к нему руками, играя с ним и лаская его, — и вот он уже был вновь готов и не мог помыслить ничего иного, кроме как находиться в теплых объятиях этой женщины и делать то, что доставляло бы и ей удовольствие, и это было так, потому что она стала постанывать и прижиматься к нему, и все было потрясающе здорово, и это становилось той жизнью, которой он будет жить всегда!
Стина вновь стала самой кротостью. Она заверила его, что придет еще по первому желанию молодого господина.
Он с восхищением смотрел на ее в общем-то простоватое деревенское лицо. Восхищение касалось прежде всего его собственного успеха, которым он несказанно гордился. Теперь он был настоящим мужчиной, он выдержал экзамен на зрелость.
Ну да, конечно, он вполне мог представить, что позовет ее еще раз — на это были понятные причины, да и никто ведь не видел их. Хотя она отнюдь не была его идеалом! Теперь мир открылся перед ним, все женщины мира будут принадлежать ему, если он этого пожелает. Вот что переполняло его сейчас, и в порыве чувств он вновь прижал ее к себе и крепко, несдержанно обнял.
Стина, которой казалось, что он без ума влюбился в нее, улыбнулась материнской улыбкой опытной женщины. И все-таки он был ей весьма противен, этот мальчишка!
Хотя смотреть на молодого господина Сёльве было приятно. Карие, почти черные глаза и густые ресницы. Такие ей самой хотелось бы иметь. Локоны темно-коричневых волос, спадавших на лоб, и жаждущий жизни рот. В этом парне было что-то отважное и безразличное одновременно. Пока он оставался беспомощным и неумелым, но, повзрослев, он станет опасным! Этот парень может, в общем-то, вырасти в кого угодно. В его глазах горела дьявольская жажда приключений, хотя, возможно, разглядеть это смогла пока только она. И эта жажда особенно отчетливо проступала сейчас, когда он упивался победой.
Ну и сумасшедший, он так прыгает от счастья, что, того и гляди, пробьет дырки в полу. Ну и видок у него, ведь брюк-то на нем нет! Поневоле Стина сама заулыбалась.
А потом он снова припал к ней, обнимая и целуя ее словно сумасшедший, хотя казалось, что о ней-то он, собственно говоря, и не помнил. Как будто ему совершенно все равно, с какой девушкой танцевать этот танец. Было в этом что-то постыдное, но и Стина была не из тех девушек, что принимают все близко к сердцу. Много мужчин было в ее жизни.
— Чудак же ты, — улыбнулась она. — Спасибо за любезное обращение!
Когда она ушла, Сёльве еще долго лежал с широко распахнутыми глазами.
Его не оставляло чувство упоения. А когда оно слегка улеглось, он начал размышлять…
В его памяти стали мелькать воспоминания детства, неуловимые, как дыхание ветра. Котенок, которого ему хотелось иметь больше всего на свете, — и он получил его, вопреки здравому смыслу, ведь его мать ненавидела кошек.
Батрак, которого он невзлюбил так сильно, что пожелал ему сгореть в геенне огненной. В тот же день бедняга споткнулся и упал в костер с валежником на скотном дворе. Обжегся он при этом так страшно, что Сёльве сразу испытал угрызения совести, чувствуя вину.
А вдруг это все действительно из-за него? Он попытался вспомнить еще какие-то эпизоды, но память детства была расплывчатой. Раньше он никогда не задумывался над возможностью того, чтобы… Сёльве вскочил с кровати и сел к столу. Подходила к концу летняя ночь, за окном было светло, как днем.
На другой стороне стола стояла тарелка с хлебом, его завтрак, так как все остальные были в отъезде. Его руки сжимались и разжимались, сжимались и разжимались, он все время облизывал губы, а на лице выступил пот.
В его голове смерчем метались мысли, как бы не желая показаться перед ним во всей ясности. О Людях Льда. О его поколении, которое миновала судьба. Ни одного проклятого. Ни одного! Карие глаза, у меня ведь темно-карие глаза. У меня красивая внешность, нет никаких изъянов. И никто никогда не проронил ни одного слова о моей необычности, никто никогда…
Он глубоко вздохнул, как будто в комнате не хватало воздуха. Медленно, мучительно и трепетно. В груди нарастало чувство необъяснимого ужаса. А потом он сказал — громко и отчетливо:
— Я хочу этот хлеб. Сейчас!
Все его тело дрожало от возбуждения. Подбородок трясся так, что стучали зубы. Что же я такое делаю, что я делаю?
Бабушка Ингрид… Когда-то она рассказывала, что Ульвхедин… Что Ульвхедин, эта старая бестия, гонор ил что-то о драконьем семени…
Сёльве был очень начитан. Он знал греческую мифологию. О Язоне, да и о Кадмосе, посеявшем зубы дракона. Ульвхедин намекал, что Людям Льда отнюдь не удалось избавиться от проклятия.
Ульвхедин, этот монстр из преисподней, этот добрый человек со сверкающими глазами, который знал так много.
Всплыли новые воспоминания.
Сёльве не всегда был хорошим мальчиком, о нет! Внешне он был классическим примером сына, которым могли гордиться родители. Но как он вел себя на самом деле, когда хотел добиться чего-то?
— Баловень судьбы, — часто говаривал его отец Даниэль. — Счастье явно на твоей стороне, тебе так везет во всем!
Теперь все предстало перед Сёльве в ином свете. Да, ему действительно легко удавалось все то, что он хотел. И он уже привык, что все самым естественным образом сыпалось в руки по малейшему желанию.
«А что, если это не было так естественно?»
Осознать это было трудно, ведь все время речь шла о каких-то мелочах, которые вполне можно было считать случайностями.
«Случайности? Пистолет в серебре? Стина? Господи, спаси меня от зла! Нет, все это ерунда, просто игра и ничего больше!»
— Я хочу этот хлеб! Сейчас!
Он в напряжении смотрел за хлебной тарелкой на другом краю стола. Это бред, бред, я с ума сошел, что я хочу?
— Я хочу этот хлеб, сейчас! — процедил он сквозь сжатые зубы с упором на каждый звук.
Ничего не произошло. Ну, так что же он вообразил себе?
Ну а тогда, когда они соревновались в разных играх, и он, Сёльве, всегда выигрывал, даже тогда, когда вроде бы должны были взять верх сыновья Оксенштерн или Ингела? Как это-то могло случаться?
Он вспомнил, что его всегда охватывало непреодолимое желание победить. И он побеждал. Потому что Сёльве был из сорта людей, которым необходимо самоутверждение,
