Францию. Меня утешала мысль о том, что, за вычетом стоимости авиабилета, я тратила меньше здесь, чем в Париже. У меня были дни «без» и дни «с». Я имею в виду культурную программу. Иногда я обрекала себя на блаженство в Метрополитен-музее, бродя целыми днями среди шедевров. Задерживалась у египетских саркофагов, надеясь проникнуться всеобщей идеей о метафизической красоте. А в маленьком музее музыкальных инструментов я рассматривала экспонаты с примерным прилежанием, умирая от скуки. Читала книги Элеоноры, специализировавшейся по психотерроризму. Я худела на глазах, становилась возвышенной, последователи Кришны в сравнении со мной были весельчаками. Пресыщенная эстетка, переполненная культурной информацией, интеллектуалка с пристрастием к утонченности, с мозгом, разделенным на ячейки с этикетками, я старалась оправдать свое присутствие в Нью-Йорке. Я не теряла времени, училась, пополняла копилку памяти. Накапливала впечатления, извлекала пользу из своего пребывания здесь. Все должно будет сохраниться и превратиться в свидетельство о прожитом. Тем не менее меня искушала мысль сбежать к теплому морю. Уехать в Средиземноморский клуб в Санто-Доминго, на Антильские острова или еще куда-нибудь. В Гваделупу? У меня не было недостатка в выборе. Я оставалась из гордости. Я бы не отказалась от психотерапии с близнецом Вуди Аллена. Мне не хотелось признаться, что меня одолело одиночество. Отсутствие делает притягательной самую заурядную личность. Доказательство тому – мне не хватало Марка.
Угнетенное состояние было не в моем стиле. Но, изголодавшуюся по общению, меня подстерегала опасность. Я часто набирала номер нашей парижской квартиры. Я не знала, что скажу Марку. Я бы что- нибудь придумала, я бы стала «товарищем», «вольноотпущенной».
Я также попыталась дозвониться до отца. Устраивалась у телефона около часа ночи, уставившись в телевизор с отключенным звуком. Если вдруг мне кто-то ответит, мне не хотелось, чтобы мне мешал звук. Наконец, на семнадцатый день изматывавшей меня свободы, ответил отец. Я услышала слабое «алло».
– Папа? Это я, Лоранс. Я тебе звоню из Нью-Йорка.
Он что-то пробрюзжал недовольно. Произнес со сна:
– Лоранс? Но который час? Подожди. Здесь семь утра… Ты отдаешь себе отчет, семь часов утра…
– Я тебя разбудила, согласна, но не ругайся. Мне надо было с тобой поговорить.
– Это правда, – согласился он. – Я бываю очень редко дома. Вчера вечером я вернулся из поездки. Твое путешествие проходит удачно?
– Не совсем так, как мне хотелось бы.
– Тогда возвращайся! Чего ты ждешь там?..
У отца был дар сводить самые большие проблемы до уровня шаблона. Я тотчас спросила себя: «Чего я здесь околачиваюсь?» Следовало быстро перевести разговор на что-то другое до того, как он сведет мою жизнь до головы Живаро.
– Что ты знаешь о маме?
– Сорок девять лет, метр семьдесят два, добропорядочная христианка.
– Папа, ты меня убиваешь! Где она? Он смеялся.
– Папа, разговор стоит дорого.
– Исключительная, преданная, безупречная, святая женщина в Швейцарии.
– В Швейцарии?
– Да. Она мне сказала, что встретила там друзей. Дамы, занимающиеся благотворительностью, вяжущие фуфайки…
– У мамы друзья в Швейцарии?
Доктор из Ивисы возник в моей памяти. Неужели это возможно?
– Прекрати постоянно издеваться над мамой. Ты невыносим.
– Я знаю, дорогая, я должен освободиться от неудовлетворенности, когда говорю о ней.
– Ты знаешь ее адрес?
– Нет. Она не знала еще, поедет ли она к друзьям или останется в гостинице. Она собиралась также поехать в Италию.
– Мама, одна? В Италию? Ты знаешь маму.
– О да. Она оказалась энергичной.
– Энергичной.
– Что касается твоей матери… Одним словом… Не исключено, что я снова ее подберу.
– Кого?
– Твою мать…
Я воскликнула:
– Ты говоришь о ней, как о собаке, «я снова подберу»! Что это значит?
– Лори, не деликатничай. И от тебя мать натерпелась. В пятьдесят пять лет, если хочешь гулять с девицами, с молодыми, надо быть богатым и выносливым. Я больше не выдерживаю. Уши и ноги тоже. Дискотека меня убивает, а девицам подай все. Одновременно деньги и физическую силу. Возраст стоит все дороже и дороже.
Я прервала его. Мама достойна большего, чем возвращение бабника поневоле.
– Мама еще хороша собой… Красивая женщина.
– О да, – сказал отец тоном чревоугодника. Я его ненавидела.
