Во время допроса этого свидетеля журналисты почуяли верные признаки скандала. Гай между прочим сказал, что девушка была к нему враждебна и только благодаря дружеским отношениям с его товарищем позволила ему остаться. Далее он высказал свое личное мнение, что девушка выдала бы его отряду буров, явившемуся в ту ночь в усадьбу, если бы это не означало и выдачи лейтенанта Рассела.
Застигнутый врасплох защитник прекратил задавать вопросы, но обвинение было обязано проработать предположение о ее враждебности, и Гай с готовностью откликнулся. Он считает, что бур есть бур, и ненавидит их всех. Эта вот застрелила одного из его соотечественников и должна получить по заслугам.
Алекс слушал все это с глубоким разочарованием. Гай в безопасности спал в коровнике Хетты и ел ее хлеб на следующий день, хотя одного ее слова было достаточно, чтобы его пристрелили. Он что, не понимал, на какой риск она шла, укрывая их от своих людей? Он был высокомерен в своем предубеждении, презирал ее простоту и был неспособен к состраданию.
Его собственное свидетельство прозвучало высокопарно. Трудно было оставаться объективным при воспоминании о девушке, сопротивляющейся на сеновале рукам соблазнителя. Он рассказал о ее согласии оставить их до рассвета, потому что ревела буря и природная доброта мисс Майбург не позволила ей выгнать людей в вельд. Он подтвердил свою убежденность, что она сделала бы это для любого человека, потому что она по-женски сострадательна. Когда его спросили об их дружеских отношениях, он признал, что познакомился с ней еще до начала войны, когда служил в Ландердорпе.
– Лейтенант Катбертсон утверждает, что по отношению к нему она вела себя враждебно… приказала ему уйти.
– Если бы два сбежавших от буров оборванных пленника появились из темноты в уединенной усадьбе, любая англичанка инстинктивно повела бы себя так же. Когда она узнала меня, ее страх немного отступил. Вот что случилось на самом деле.
– Значит, вы признаете, что только ваше знакомство с мисс Майбург обеспечило вам ее помощь?
– Нет. Я полагаю, что это естественное поведение женщины, выросшей в суровой стране, оказывать гостеприимство всем нуждающимся в нем.
Таким образом, его отношения с Хеттой были приоткрыты настолько, насколько это было нужно трибуналу, но газетчиков это не удовлетворило. После окончания заседаний этого дня они окружили Алекса, когда он покидал здание, и только растравили его невидимые раны. Он с трудом сдержался, когда один из этих людей предположил, что он сознательно искал укрытия в ее усадьбе, потому что знал, что она с радостью приютит его… что он и раньше бывал там у нее. Другие репортеры, иностранцы, пытались объяснить это тем, что на самом деле Алекс симпатизировал бурам и те позволили ему бежать, с тем чтобы он продолжал работать на них. Материал об английском офицере-предателе, выступающем на суде над молодой бурской девушкой, которую обвиняют в убийстве солдата, застрелившего ее деда, явился бы сенсационным сообщением для французских и немецких читателей.
Британские же газетчики, чьи работодатели выступали против нынешнего правительства, усматривали во всем этом неисчерпаемые возможности для антивоенных статей. Беззащитная сельская девушка, схваченная военными, строители империи, давящие все, что попадает им под ноги, английские офицеры, которые совращают простых девушек и принуждают их выдавать своих. Они отмели предположение о предательстве Алекса – они были слишком англичанами, чтобы ухватиться за такую мысль, – но они никогда не упускали случая уколоть военную аристократию, а эти господа лишили девственности слишком многих юных крестьянок и вышли сухими из воды. Более того, этот человек был сыном одного из тех самых политиков, против кого они боролись!
Алекс стоял у ворот здания суда, окруженный мужчинами с блокнотами и карандашами. Было жарко. Сегодня он прошел через подобие ада, наблюдая за Хеттой, сидевшей неподвижно и молчаливо, в то время как переводчик понапрасну тратил свои силы. И похоже, что кошмар не кончился еще и наполовину. Ему еще предстояло дать показания, обличающие ее.
Крики журналистов, их предположения, оскорбления, завуалированные вопросами, обволакивали его. Но перед глазами стояла только Хетта.
– Прошу вас, джентльмены, мне нечего сказать, – отчаявшись, повторял он. – Позвольте мне пройти.
Протолкнувшись вперед, он обнаружил, что все они последовали за ним беспокойной, жужжащей массой, жаля его своими словами. Он начал терять самообладание, но внезапно они покинули его. Их внимание привлекла улыбающаяся девушка, грациозно идущая к нему.
Блестящие пепельные волосы спускались локонами, розовый зонтик защищал от солнца ее красоту. Изысканная блузка из белого органди, украшенная рюшами, и розовая, сшитая у портного юбка подчеркивали тонкую талию, стянутую широким поясом. Девушка приковала к себе все взгляды. Те из журналистов, что были в осажденном городе, тепло и с уважением приветствовали ее, а те, кто впервые оказался в Ледисмите, были потрясены видом истинно английской леди.
Она подошла к нему и взяла его под руку:
– Мой дорогой Алекс, ты опоздаешь. Тетя Пэн пьет чай всегда в четыре и очень огорчится, если ты не придешь. Ты знаешь, как она тебя обожает. – Милая улыбка в сторону репортеров: – Вы должны извинить лейтенанта Рассела, джентльмены. Он не может нарушить обещание, данное почтенной даме, инвалиду, пострадавшей во время осады.
Алекс как во сне прошел вместе с ней по образовавшемуся проходу, а затем по дороге, ведущей к ее дому.
– Три месяца – и город выглядит так же, как год назад, когда мы приехали сюда, – небрежно сказала Джудит. – Поражает, как быстро все восстановили.
Он с трудом приходил в себя, и единственное, что он смог сказать, было:
– Тебе следует держаться подальше от этого. Сейчас я не самый лучший кандидат для прогулок по городу. Эти люди истолкуют увиденное как им заблагорассудится.
– Чепуха! Как можно истолковать приглашение на чай, исходящее от уважаемой дамы-родственницы, которая к тому же помолвлена с твоим полковником? Ничего более пристойного и придумать нельзя.
Он остановился и повернулся к ней:
– Ты знаешь, что я говорю не об этом.
