железной выдержки, поэтому мы скрываем свои чувства. Возможно, Элай именно так и преодолевал свое горе.
Слеза покатилась по щеке Бонни, но вскоре она улыбнулась.
– Ты считаешь, что мужчины глубоко чувствуют, да?
Он потер рукой небритый подбородок. Даже непричесанный и небритый он казался очень привлекательным.
– О да, Ангел, – ответил он, – конечно. Ночью, когда ты в первый раз вышла замуж, я думал, что умру от горя.
Бонни почувствовала вину перед ним.
– Прости, – сказала она, отводя глаза, – я никогда не хотела…
Форбс нежно сжал ее лицо ладонями, стерев пальцем следы слез. Он поцеловал ее, как сестру. Это было ей очень приятно.
– Будь я проклят! – пробормотал Форбс, задумчиво качая головой, – но я действительно люблю Элизабет!
Бонни засмеялась.
– Как я должна отнестись к твоим словам, Форбс? Его руки все еще сжимали ее лицо, но улыбка его стала наглой и плутоватой, такая, как всегда.
– Как к комплименту, Ангел. Любовь к тебе стала такой привычной, что я боялся потерять сознание, если когда-нибудь поцелую тебя…
– Ты теряешь сознание, когда целуешь Элизабет? – лукаво спросила она.
Форбс застонал.
– Да, теряю. Я забываю тогда обо всем: кто я и где живу.
– Значит, ты должен жениться на ней. Иначе в следующий раз ты забудешь номер своего счета в банке.
Форбс прикинулся испуганным.
– Это было бы ужасно, – согласился он. Бонни встала, смирившись со своей участью.
– Что до меня, – сказала она, – я за то, чтобы преодолевать все. Пойду домой и поговорю с мужем.
– Я могу отвести тебя, – предложил Форбс.
Бонни встала на цыпочки и поцеловала его небритую щеку. – Спасибо, но прогулка поможет мне поразмыслить, а мне надо подумать о многом.
Форбс легко коснулся ее волос.
– До свиданья, – с необычной теплотой сказал он, – желаю удачи!
– Так же и тебе, – тихо и печально ответила Бонни. «Кто бы мог подумать, – размышляла она уходя, – что я пожалею о том, чего никогда не было».
В доме Джиноа было тихо, но из сада доносились веселые голоса. В такие теплые вечера ужинали обычно в саду.
«Это даже хорошо», – подумала Бонни, поднимаясь по широкой лестнице на второй этаж. Ее прогулка по городу мало прояснила ее мысли, и она не хотела видеть никого, кроме Элая. Все ее чувства и мысли были устремлены к нему.
Бонни нашла мужа в спальне. Он в оцепенении сидел на краю кровати, опустив голову на руки. Он не шевельнулся, когда вошла Бонни.
Она закрыла дверь и прислонилась к ней, закусив губу.
– Я думал, ты проведешь вечер с отцом, – сказал Элай, так и не поднимая головы.
– Нет, – у меня не было времени даже как следует поговорить с ним. Я пошла в «Медный Ястреб» разбираться с Форбсом.
– О!
Бонни почувствовала разочарование: она ожидала вспышки ярости или негодования. Неужели его не интересует, танцевала ли она у Форбса. Она долго молчала, боясь заговорить.
Элай посмотрел на нее. Его широкие плечи ссутулились, и в последних лучах заходящего солнца, проникающих через окно, он казался странно беспомощным.
Наконец, преодолев непонятную робость, Бонни приблизилась к кровати.
– Элай, в чем дело?
В глубине его глаз затаилась боль.
– Это нелегко объяснить, Бонни, – произнес Элай измученным голосом.
Сердце Бонни учащенно забилось, и она прижала руку к груди. Должно быть, он хочет признаться, что обманул ее, сказав, что не спал с Эрлиной. Может, он даже намерен расторгнуть их брак…
– Садись, – сказал он, указывая на сбитое белое покрывало. Бонни молча повиновалась, стараясь не расплакаться.
– На Кубе была одна женщина, – начал он. – Консолата была юной девушкой… не старше восемнадцати.
