предчувствие.
– Давай надеяться на лучшее, – сказала она, – завтра ты устраиваешь вечеринку, и она должна быть великолепной.
Джиноа казалась взволнованной, хотя, увидев Сэта, застенчиво улыбнулась. Бонни снова передвинула стремянку, а Джиноа подала ей другой фонарик, на этот раз ярко-голубой.
– У меня странное предчувствие, – заметила Джиноа.
Бонни, стараясь сохранить равновесие, вешала фонарик.
– Что за предчувствие?
Джиноа вздохнула.
– Ешьте, пейте, и будем веселиться, – процитировала она, – ибо завтра всех ждет смерть.
Бонни замерла, держа руки над головой и уставилась на золовку.
– Боже, Джиноа, откуда такая мрачность? Ты здорова?
Не ответив, та протянула ей другой фонарик.
К вечеру приготовления были закончены: китайские фонарики повешены, столы расставлены, ворота для крокета укреплены в траве.
Бонни присоединилась к разговору, который завязался в большей из двух гостиных. Удрученная мрачным настроением золовки, она никак не могла сосредоточиться. Наконец, она пошла наверх, чтобы приготовить все для спящей Роз и забрать ее домой.
Бонни не заметила, когда Элай покинул гостиную, но, войдя в комнату, она увидела его возле Роз. Он наблюдал за спящей дочерью.
– Не разбуди ее, – сказал он, когда Бонни брала девочку на руки.
Розмари обвила руками шею новой куклы. Что-то вроде предчувствия Джиноа зашевелилось в душе Бонни.
– Нам пора домой, – прошептала она.
Элай взглянул в лицо Бонни.
– Куда – домой? Где твой дом, Бонни?
Бонни подошла к окну и отдернула занавеску. В темноте не было видно реки, но Бонни чувствовала ее зловещую близость.
– Иногда, – вздохнула она, – я думаю, что в жизни вообще нет постоянного пристанища. Мы порхаем, как мотыльки, то здесь, то там, но, может быть, у нас и не будет настоящего дома, пока мы не вернемся к Богу.
В темноте мерцали огоньки – освещенные окна домов Нортриджа.
– У тебя сегодня философское настроение, – тихо заметил Элай, – что-нибудь не так?
«Все не так», – хотела сказать Бонни, но промолчала. Она отвернулась от окна и, решив не думать больше о реке, спросила:
– Это была твоя комната в детстве?
Элай удивился.
– Разве ты не помнишь? Мы провели здесь нашу первую брачную ночь.
Бонни помнила, и воспоминания не потускнели со временем. Она была невинна, ей было страшно, и она хотела Элая. Он занимался с ней любовью так нежно, что страх скоро исчез.
– Ты проявил тогда доброту и чуткость, – сказала она.
– Я любил тебя. – Эти слова прозвучали так, словно объясняли все.
– Как странно, что ты вообще заметил меня.
Элай подошел к ней и взял ее за руки.
– Увидеть тебя – значит полюбить. Думаю, что и Хатчисон, и Даррент согласятся со мной.
Его близость сейчас пугала ее: она не хотела вновь оказаться во власти его чар. Поэтому Бонни резко переменила разговор.
– Ты заметил, как Джиноа смотрит на Сэта? Как по-твоему, я принимаю желаемое за действительное, или она любит его?
Руки Элая скользили по ее обнаженным плечам – о, зачем она надела такое открытое платье?
– Сэт и Джиноа были когда-то близки. Они даже помолвлены.
В комнате было прохладно, но Бонни стало жарко, руки Элая продолжали ласкать ее.
– Помолвлены? Что же произошло? – спросила она.
– Дед не одобрил их союз. Он отослал Джиноа в Европу, и тем самым добился своего.
Бонни знала и любила деда Элая, своего благодетеля, но сейчас почувствовала возмущение. Как могла бы сложиться жизнь Джиноа, если бы старик не вмешался, не посчитавшись с ее чувствами. Она вздохнула.
– Кажется, Джиноа собиралась сегодня нам всем что-то сказать.
