– Ты поступил правильно, Йозеф. – Он достал бутылку шнапса и налил две рюмки. – На, выпей. Тебе полегчает.
Йозеф взял рюмку.
– Она ответит завтра. – В его глазах за толстыми стеклами очков застыл страх. – Я не уеду без нее, Зиги.
– Конечно, – кивнул Зигмунд.
Ответа не было и на следующий день. Прошло еще три дня, прежде чем им позвонила Эдит Грюнбаум. Она сообщила, что Леопольд умер во сне в ту самую ночь, когда Йозеф и Даниэль покинули Нюрнберг. На следующий день пришли гестаповцы, отвели Гизелу к Эдит, а Антонию забрали в гестапо для допроса. На следующий день пришли за Карлом, ее мужем, и с тех пор Эдит о них ничего не знала.
– Я возвращаюсь, – сказал Иозеф.
– Этим ты ничего не добьешься, Йозеф. Хочешь, чтобы Даниэль и Гизела остались сиротами?
Йозеф так крепко сжимал в руках телефонную трубку, что костяшки пальцев побелели.
– Я должен вернуться. Я не могу покинуть Тони.
– Послушай меня, Йозеф, – прошипела в трубку Эдит. – Не смей возвращаться! Ты должен спасти себя ради Даниэля. – А как же моя жена и дочь? Я должен о них забыть? Ты мне
Эдит не обратила внимания на упрек.
– Послушай, – сказала она твердо. – Я подожду Антонию здесь. – Она помолчала. – Я буду ждать семь дней. Если она не вернется, я сама привезу Гизелу.
Йозефу стало стыдно.
– Эдит… Спасибо. Ты настоящий друг.
– Вы с Тони сделали бы для меня то же самое.
– Мне очень жаль Карла. – Йозеф помедлил. – Можно мне позвонить завтра?
– Нет, Йозеф, лучше я позвоню сама.
– Хорошо. Позаботься о моей малышке, Эдит.
Он услыхал слезы в ее голосе, когда она ответила:
– Я сделаю все, что смогу, Йозеф.
Когда Йозеф поднялся в комнату, освещенную только тусклым светом луны, проникавшим через слуховое окно, Даниэль заворочался на своей койке.
– Ты поговорил с мамой, папа?
– Да, Даниэль. – Йозеф судорожно сглотнул.
– Ты ей не сказал, что я потерял цепочку?
– Нет.
– А как Гизела? Она поправилась?
И опять слезы навернулись на глаза Йозефу.
– Ей немного лучше.
Наступило короткое молчание. Потом Даниэль сказал:
– Ты ведь на самом деле не смог поговорить с мамой, да, папа?
– Нет, Даниэль.
Мальчик заворочался на койке, скрипнув пружинами.
– Но мы все-таки будем их ждать, правда, папа?
Голос Йозефа прозвучал подавленно:
– Конечно, мы подождем.
Он сдерживал рыдания, пока у него хватило сил, потом повернулся к стене и зарылся лицом в подушку.
Чердак превратился в тюрьму, где семилетний мальчик и его стремительно угасающий отец жили бок о бок, оплакивая своих близких. День за днем они сидели на своих койках и смотрели в слуховое окошко. Погода менялась; они видели и дождевые облака, и снег, и грозу, и солнечный свет: его было терпеть тяжелее всего.
На Хануку [6] Гретхен принесла им серебряную менору и на каждый день праздника придумывала для Даниэля забавные маленькие подарки; на Рождество, пока они слушали церковные колокола, возвещавшие полуночную мессу по всему Фридрихсхафену, она сидела с ними на чердаке и слушала смутный и сбивчивый рассказ Даниэля о первом и единственном посещении им детского рождественского рынка в Нюрнберге.
После Нового года Гретхен стала все реже и реже появляться на чердаке. Тридцатого января Гитлер открыто провозгласил своей целью уничтожение еврейской расы в Европе; наводящие ужас названия, ранее передававшиеся из уст в уста шепотом, теперь зазвучали в полную мощь: Бухенвальд, Равенсбрюк, Дахау, Маутхаузен, Берген-Бельзен…
