– А, понимаю! Бесценная Мами, видимо, приняла мою записку как нечто само собой разумеющееся и не сочла нужным доложить вам о ней.
Что ж, весьма вероятно, подумала Милли.
– На Востоке так принято, вы знаете? – сказал Уэддерберн. – Проходя мимо дома друзей, можно оставить записку о том, что ты жив и здоров.
Он оскалил в улыбке все свои зубы и огромными ручищами любовно погладил свое брюшко.
Такие округлые животы всегда очень занимали любопытство Милли. Даже за то короткое время, которое она пробыла здесь в Гонконге, ей встретилось уже несколько обладателей таких же животиков. Ей казалось, что они появляются в результате благополучной жизни, но у Мами было на этот счет свое мнение.
– Нет, – говорила она, – это не так, сладенькая моя. У человека живот появляется не от переедания, как у свиней, а из-за силы притяжения. Вот только что кишки находятся у тебя наверху, а потом уже спустились к коленкам, а ем я так мало, что и тритона не прокормить.
– Нынче все перевернулось с ног на голову, – продолжал Уэддерберн. – Трудные времена настали для всех нас. Ваш отец умер так не вовремя. Доктор Скофилд полагал, что ему еще жить да жить.
– Доктор Скофилд?
– Доктор, который лечил его, – его личный врач. Ваш отец привез его с собой из Англии.
– Ах, да-да.
– Я полагал, вы знакомы с добрым доктором.
– Я была с ним знакома, когда была маленькой.
– Л разве не он лечил вашу маму, когда она болела?
– Не помню, мне было всего шесть, когда она умерла.
– Но вы должны были его знать. Разве не его назначили в Гардфилдскую школу, когда вы там учились?
– Да, но я мало с ним сталкивалась.
– Значит, меня неправильно проинформировали. Ваш отец дал мне понять, что доктор Скофилд много занимался вами; несомненно одно, что он очень хочет увидеться с вами снова.
Упоминание имени доктора Скофилда встревожило Милли; оно ассоциировалось с ее душевной болезнью, с тем временем, когда умер Том Эллери, и с теми странными видениями. Скофилд, в ту пору их школьный врач, просто замучил ее всякими сложными психологическими тестами. Тогда она и поняла одну закономерность: чем больше ты стараешься убедить людей, что находишься в здравом уме, тем меньше они тебе верят. Боже, она совершенно забыла о том, что Скофилд снова был теперь в Гонконге, в качестве личного врача ее отца.
Они немного помолчали, стоя у покрытой цветами могилы, объединенные скорбью обоюдной потери.
– Он был моим другом, – сказал Уэддерберн.
– А я почти не знала его, – сказала Милли.
В воздухе стоял запах нагретой солнцем ткани и острый запах тропических цветов. Омытый Гольфстримом, Гонконг получал щедрый дар жизненных сил, который проявлялся в цветах: и колония, благодарная за эту щедрость, доносила свою цветочную дань даже из Макао; ночной дождь еще более усилил их аромат.
Уэддерберн вытер глаза льняным носовым платком.
– Не хотите ли прогуляться? – спросил он.
– Как вам угодно.
Он тут же взял ее под руку. Его прикосновение было неприятным, как будто он наложил на нее печать, как на свою собственность.
Они шли мимо странных мраморных сооружений, между летающими ангелами и маленькими каменными херувимами, свидетелями того, как колония обходилась с юными жизнями. Даже и теперь лихорадка продолжала свирепствовать.
– Вы никогда не задумывались о будущем, Милли? – Уэддерберн впервые назвал ее по имени.
– С меня достаточно того, что я добралась сюда.
– И все кажется вам таким странным? Я вполне понимаю вас.
Милли подумала, что для человека со столь явными следами всяческих излишеств у него приятный голос.
– Если бы ваш отец мог видеть нас с вами, он бы, конечно, сам поднял этот вопрос. Теперь же нам предстоит все решить самим.
– Все решить?
Она прекрасно знала, на что он намекает, но не собиралась облегчать его задачу.
– Ваш отец наверняка говорил вам о том, что весьма одобрил бы наш с вами союз. Ведь говорил?
– Да, в двух словах. Это больше походило на приказ!
Уэддерберн хохотнул.
