левым, то правым боком. Ярко светило солнце, наполняя все окружающее сочными красками лета. Белый конь на мгновение скрылся в высокой траве на последнем изгибе тропы и вылетел вновь из желто-зеленого моря совсем рядом: красивый, казалось, улыбающийся, долгогривый.
Громко заржал, словно радуясь чему-то, и взвился на дыбы, показывая людям свое лоснящееся брюхо в лучах теплого ласкового солнца.
— Пойдем, — сказал Арлен, — сейчас начнется дождь.
— Гроза, — тихо возразила Ольда и крепко сжала Арлену ладонь.
Конь на экране опять заржал. Где-то вдали ему ответил другой, или обычное эхо раздробило, размножило его голос. А сильный ветер трепал его белую гриву.
— Пойдем.
— А потом, после грозы, снова будет солнце, ну, пожалуйста, Арлен… И мокрый конь — так смешно…
Они вышли из кинозала после окончания фильма.
Вечерело. Дождь шел сильный, частый, почти без ветра.
— Твои родители дома? — спросил Арлен.
— Не знаю. Отец, должно быть, пишет, а мама, скорей всего, на работе, — ответила Ольда отчужденно и бесстрастно, как о чужих и безразличных для нее людях.
Подняла воротник серого плаща:
— А чего это вдруг ты о них?..
— Да нет, я просто так…
Арлен раскрыл большой зонт, по нему споро забарабанили дождевые капли. Ольда юркнула под оранжевый купол, прижалась к Арлену.
— Пошли опять ко мне, — предложил он.
— К тебе?
— Конечно. Мой отец, даже если он дома, к нам и не заглянет. Он у меня молодец, ты же знаешь…
Произошло это год тому назад…
Арлен впервые увидел ее на концерте старинных инструментов.
Она немного опоздала к началу и вошла в зал, когда погас свет. Арлен даже не заметил, как на свободном месте рядом с ним появилась молодая женщина.
Он слушал, как упоенно выводит мелодию свирельщик, как смешно суетится тот, что с бубном, и вдруг заметил совсем рядом светлый локон женских волос и под ним, на темном платье, золотого паучка с янтарной капелькой тельца на серебристой паутине… Долго не мог отвести взгляда. Почему-то припомнилась фотография матери. Хотя лицо этой женщины, пожалуй, совсем не было похожим на материнское. Сходство объяснялось, видимо, тем, что свою мать Арлен представлял такой же красивой, одухотворенно спокойной.
— Как тебя звать? — спросил и сам удивился. Собственно только подумал, но вслух.
Женщина (она казалась заметно старше АрЛиана) посмотрела на него и чуть заметно улыбнулась, помедлила, словно сосредоточенно взвешивала что-то.
— Мария, — ответила тихо.
Год тому назад. Арлену тогда исполнилось двадцать шесть. А дождь шел седьмой месяц.
До окончания концерта он не проронил больше ни слова, чувствовал неловкость за свою бесцеремонность; хотя Мария и не обиделась, как ему показалось, он ругал себя: «Мальчишка! Невоспитанный мальчишка!»
Но когда отзвучали цимбалы, умолкла свирель, когда затухающие звуки вытеснились постепенно нарастающим ярким светом и завороженные слушатели нехотя начали подниматься с кресел, а Мария, словно в нерешительности, направилась к выходу, он поравнялся с нею и спросил:
— Тебе понравилось?
— Разумеется, — сразу улыбнулась Мария, будто ждала вопроса. — Такие концерты сейчас просто редкость.
И где они разыскали все эти инструменты, такие старые и все еще действующие…
— Из музеев, должно быть…
— Да, да… Но звучат необыкновенно! Так просто и прекрасно. Правда?
— Где ты живешь? Не по пути ли нам, случаем?
Мария усмехнулась:
— Мы можем просто погулять… А тебя как звать, паренек?
— Арлен… Арлен Завира…
В тот вечер они несколько часов бродили под дождем, останавливаясь иногда под пластиконовыми крышами остановок и садясь в полупустые салоны рейсовых гравитобусов, а потом вновь выходя в слякоть города.
В тот волшебный вечер и дождь показался ему уместным, даже безобидным и веселым, он ласково щекотал лицо мелкими каплями. Арлен без умолку рассказывал Марии о себе, о том, как учился в университете, о работе на «Юлиоре», о своих отце, матери, хотя и не сказал ни разу, что Мария чем-то напомнила ему маму. Мария слушала и чуть заметно улыбалась, но о себе не рассказала ничего.
Они договорились о встрече на следующий же день.
И Арлен как на крыльях летел к центральному городскому парку. Мария пришла. Она показалась ему намного моложе, еще прекраснее, чем вчера. Ходили по парку, вышли к озеру и говорили, говорили, говорили…
Оба удивлялись, им есть о чем рассказывать друг другу, да так много и с таким восторгом! АрЛиана нисколько не обижало, что Мария называет его мальчиком…
«Мой милый мальчик», — как-то произнесла она. Арлен зажмурился от удивительного чувства восторга, нежности и чего-то неведомого.
Сказать, что Арлен впервые за свои двадцать шесть лет полюбил — так нет. Но никогда еще это чувство не было таким всепоглощающим и таким… болезненным. Он ощущал удивительное очищение, самосожжение; как постепенно дематериализуется, лишается воли, лишается всех желаний, кроме единственного — видеть Марию каждую минуту, только ее, а все остальное, весь окружающий мир пусть провалится хоть в тартарары навсегда!
Под большим зонтом они сидели на берегу озера.
Водяная поверхность трепетала, вся исклеванная каплями.
Видеть
— Поцелуй меня, — попросила внезапно.
На следующий день Арлен не пошел на работу. Биокибер Дасий заменил его. И Мария тоже не работала.
Они снова весь день просидели на берегу озера. Любовались, как зыбится, дрожит небольшое озерцо, исхлестанное дождем. Разговаривали и целовались, Арлен фантазировал о будущей их жизни, а Мария слушала и посмеивалась странно. О себе она не рассказывала почти ничего, лишь смотрела на него кротко и время от времени тихо просила: «Поцелуй меня, Арлен… Так все неспокойно…»
Вместе они пробыли три дня. А на четвертый Мария не пришла. Арлен просидел весь день под большим зонтом на берегу озера один, слушая монотонный шелест дождя.
