– Это не ложь, – учтиво сказал музыкант. – Хотите, честное слово дам?
– Хорошо, хорошо, – отмахнулся старик. – Я-то готов вам поверить. Но Хантер… Вы же его только мельком видели?
– Зато наслышан, – хмыкнул Леонид.
– Он же… Как вы его остановите? Флейтой своей? Или думаете, он девчонку слушать станет? Там в нем такое… Оно уже даже не слышит ничего…
– Если честно, – музыкант наклонился к старику, – я с вами в душе согласен. Но девушка просит! А я все-таки джентльмен. – Он подмигнул Саше.
– Как вы не понимаете… Это не игра! – Гомер умоляюще глядел то на девушку, то на Леонида.
– Я понимаю, – твердо произнесла Саша.
– Все – игра, – спокойно сказал музыкант.
Если музыкант и вправду был сынком Москвина, он вполне мог знать об эпидемии что-то такое, чего не слышал даже Хантер… Не слышал или не хотел говорить? Гомер подозревал в Леониде шарлатана, но вдруг радиация действительно была способна побороть лихорадку? Против воли, против здравого смысла старик принялся подбирать доказательства его правоты. Не об этом ли он просил все последние дни? Тогда кашель, кровоточащий рот, тошнота… Просто симптомы лучевой болезни? Та доза, которую он получил на Каховской линии, наверняка должна была уничтожить заразу…
Дьявол знал, чем соблазнять старика!
Пусть так. Но что же с Тульской, что с Хантером? Саша надеялась, что сумеет отговорить его. И, кажется, она действительно имела над бригадиром странную власть. Но если одному из боровшихся в нем узда, которую на него пыталась накинуть девчонка, казалась шелковой, то второго она жгла каленым железом. Кто из них окажется снаружи в решающий миг?
На сей раз Полянка не желала ничего показывать – ни ему, ни Саше, ни Леониду. Станция предстала им пустой, окоченелой, давно испустившей дух. Считать ли это добрым знамением или дурным? Гомер не знал. Возможно, поднявшийся в туннелях сквозняк – тень ветров, гулявших по поверхности, – просто смыл все дурманные испарения. Или старик в чем-то ошибся, и теперь у него больше не было будущего, о котором Полянка могла бы ему рассказать?
– А что означает «Изумрудный»? – вдруг спросила Саша.
– Изумруд – прозрачный камень зеленого цвета, – рассеянно объяснил Гомер. – «Изумрудный» – это просто «зеленый».
– Забавно, – задумчиво отозвалась девчонка. – Значит, он все-таки есть…
– О чем ты? – встрепенулся музыкант.
– Нет, так просто… Знаешь, – она посмотрела на Леонида, – я его тоже теперь буду искать, твой Город. И обязательно найду когда-нибудь.
Гомер только покачал головой; он так и не убедил себя в том, что раскаяние музыканта, одурачившего Сашу и зря заманившего ее на Спортивную, было искренним.
А девчонка все думала о чем-то своем, шептала что-то, пару раз вздохнула. Потом пытливо взглянула на старика:
– Ты все записал, что со мной случилось?
– Я… пишу.
– Хорошо, – кивнула девушка.
На Серпуховской творилось неладное.
Ганзейский дозор на входе был удвоен. Мрачные, неразговорчивые солдаты наотрез отказывались пропустить Гомера и остальных. Ни патроны, которыми позвякивал музыкант, ни его документы не произвели на них впечатления. Положение спас старик: потребовал соединить его с Андреем Андреевичем. Через долгие полчаса пришел, разматывая толстый провод, заспанный связист, и Гомер грозно сообщил в его аппарат, что они трое – авангард когорты Ордена… Этой полуправды хватило на то, чтобы их провели через зал – душный, будто со станции откачали весь воздух, и бессонный, несмотря на ночное время, – в приемную начальника Добрынинской.
Тот, взмыленный и встрепанный, с запавшими глазами и смрадным похмельным дыханием, сам встретил их на пороге; ординарца в комнате не было. Андрей Андреевич нервно осмотрелся и, не обнаружив Хантера, всхрапнул:
– Скоро они там?!
– Скоро… – уверенно пообещал Гомер.
– Серпуховская вот-вот взбунтуется. – Начальник, утираясь, заходил по приемной. – Кто-то сболтнул про эпидемию. Никто не знает, чего бояться, врут, что противогазы не помогут.
– Не врут, – вставил Леонид.
– Блокпост в одном из южных туннелей, который ведет к Тульской, дезертировал всем составом. Трусливые твари… Во втором, где сектанты, пока стоят… Эти фанатики их осадили, воют про Судный день… Да у меня сейчас на моей собственной станции такое начнется! И где наши спасители?!
Из зала доносилась ругань, чьи-то крики, лающая брань охраны. Так и не получив ответа, Андрей Андреевич протиснулся в свою берлогу и мелко задребезжал там бутылочным горлышком о рюмку. А на конторке его ординарца, словно еле дождавшись, пока начальник выйдет из комнаты, вспыхнул красный глазок телефона. Того самого, с надписью «Тульская» поверх лейкопластырной ленты.
Гомер, поколебавшись секунду, шагнул к столу, облизал сухие губы, сделал глубокий вдох…
– Добрынинская слушает!
– Что говорить? – Артем тупо обернулся на командира.
Тот был без сознания; глаза, мутные, будто задернутые занавеской, беспокойно блуждали, забившись под самый лоб. Иногда его тело трясло нехорошим кашлем. Пробили легкое, подумал Артем.
– Вы живы? – крикнул он в трубку. – Зараженные вырвались!
Потом вспомнил: они ведь не знают, что творится на Тульской. Надо же все рассказать, объяснить. На платформе визжала женщина и работал пулемет. Звуки пролезали сквозь щель под дверью, от них было никуда не деться. По ту сторону провода ему что-то отвечали, спрашивали, но слышно было плохо.
– Надо закрыть им выход! – повторял Артем. – Стреляйте на поражение. Не подпускайте их к себе!
Понял: они же не знают, как выглядят больные. Как их описать? Толстые, растрескавшиеся, зловонные? Но ведь те, кто заразился недавно, с виду – как обычные люди.
– Стреляйте всех подряд, – механически сказал он.
А если он сам попытается выбраться со станции, получается, что его тоже застрелят, что он сам себя приговорил? Нет, ему не выбраться. На станции не осталось здоровых… И Артему вдруг стало невыносимо одиноко. И страшно, что у человека, который слушает его там, на Добрынинской, теперь не останется времени, чтобы говорить с ним.
– Пожалуйста, только не кладите трубку! – попросил он.
Артем не знал, о чем говорить с незнакомым человеком, и начал рассказывать ему о том, как долго пытался дозвониться, о том, как страшно ему было и как он думал, что во всем метро больше не осталось ни одной живой станции. А вдруг он тогда звонил в будущее, в котором никто не уцелел, пришло ему в голову, и он это тоже сказал. Сейчас не надо было бояться выглядеть глупо. Сейчас вообще не надо было больше бояться. Только бы поговорить с кем-нибудь.
– Попов! – прохрипел из-за спины командир. – Ты связался с северной заставой? Гермоворота… Перекрыты?
Артем обернулся, покачал головой.
– Недоносок. – Командир харкнул кровью. – Никчемный… Слушай меня. Станция заминирована. Я нашел трубы… Сверху. Сток для грунтовых вод. Там заложил… Рванем, и всю Тульскую зальет к чертям. Контакты мины у меня здесь, в рубке. Надо закрыть северные ворота… И проверить, держатся ли южные. Запечатать станцию. Чтобы дальше вода не пошла. Закрой их, понял? Когда все будет готово, скажешь… Связь с заставой работает?
– Так точно, – кивнул Артем.
– Только сам не забудь остаться по эту сторону ворот. – Командир растянул губы в улыбке, зашелся кашлем. – А то не по-товарищески будет…
– Но как же вы… Вы тут?
