Пиппа проходит

глупо, чтобы вполне предаться во власть своего хозяина, дитя всегда выживает, как вы говорите, все равно как, где и когда!

Монсеньор. Лжец!

Управляющий. Ударьте меня! Ах, так наказать мог только отец; по крайней мере, я буду спать крепко эту ночь, хотя бы завтра меня ожидала каторга; потому что какую жизнь я вел до сих пор! Карло из Сезены напоминает мне о своем со общничестве всякий раз, как я плачу ему его ренту (что обыкновенно бывает три раза в год). Если я сделаю ему замечание, он во всем исповедуется доброму епископу — вам.

Монсеньор. Я вижу все твои штуки, негодяй! Я бы хотел, чтобы ты хоть раз в жизни сказал правду; однако все будет про верено.

Управляющий. И как мои нелепые богатства обременяли меня! Я не смел требовать больше половины моих владений. Дайте мне, наконец, снять эту тяжесть с моей груди, прославить небо и умереть! Господин, вы не грубый и подлый идиот, как ваш брат, которого я запугивал до его смерти. Мы поймем друг друга Господин, я устраню ее для вас, эту девушку, — она у меня здесь под рукой; не надо глупого убийства, вы не будете ни говорить, ни знать ничего о ней и обо мне! Я вижу ее каждый день, видел еще сегодня утром. Конечно, никакого убийства не будет; но в Риме куртизанки погибают каждые три года, и я могу увлечь ее туда, даже уже начал это дело. Здесь есть некий крепкий, голубоглазый и розовощекий англичанин, которым я и полиция иногда пользуемся. Вы соглашаетесь, кажется? Нет, не так… Я не говорю соглашаетесь, но вы дадите мне время, чтобы обратить в деньги мои имения и перейти Альпы! Это лишь маленькая, черноглазая, красиво поющая Филиппа; веселая девушка с шелкопрядильни. Я до сих пор всегда охранял ее от пути зла, потому что я всегда думал сделать благодаря ей вашу жизнь мучением! Теперь хорошо покончить это раз навсегда: не сколько женщин, которых я достал, выдадут ей Блефокса, моего красивого негодяя, за какого-нибудь знатного сеньора, а раз Пиппа будет запутана!.. вы понимаете? Из-за ее пения? Сделка заключена?

Снаружи слышен голос Пиппы, поющей:

Верхи дерев шумят над головой,

Растут цветы и травы под ногой,

Нет ничего в пределах бытия,

Чему б не научилась в детстве я!

Ведь что такое шепчет нам трава,

Щебечут птицы? — это все слова,

Но только речи царственней людской!

Я это знанье с жизнью приняла,

И я так ясно солнце поняла

И даже звезды сосчитать могла,

Как пальцы на моей руке!

Но никогда я не пойму в тоске,

Зачем скользит луна средь голубых равнин,

Когда из лунных взглядов ни один

Меня заметить бы не мог…

И взял меня внезапно Бог!

Пиппа проходит.

Монсеньор (вскакивая). Эй, люди там, — сюда, все сюда! Зажмите рот этому негодяю, свяжите его по рукам и по ногам! Он осмеливается… Я не понимаю и половины из того, на что он осмеливается… Уберите его отсюда, живо! Miserere mei, Domine! Живо, я вам говорю!

Комната Пиппы. Пиппа входит.

Мышь в своем закроме,

Пчелка в улье своем

И улитка во тьме

Спят под зимним дождем;

Но светляк, и землеройка, и большой червяк

Как проводят зиму, хаки

За совет спасибо, Занзи, слушать мне его смешно:

«Ешь миног и ешь овсянок, пей браганское вино».

Лето жизни пролетит с приветом,

Завтрашний забыть заставит мрак!

Но зима идет за летом,

А светляк, и землеройка, и большой червяк

Коротают зиму как?

Я на это не согласна… мне она сказала так:

«Очисти ногти, башмаки твои —

Ха-ха — напоминают две ладьи».

Как эта девушка дерзка! Ужели б стала

И я такой? Но вред едва ли был

Лишь потому, что имя я узнала

Того, кто надо мною пошутил.

Я не встречалась с этим иностранцем

С кудрями русыми, с таким румянцем,

И он не совершал, как говорит она,

Шелкопрядильных мастерских обход.

Коль нам обещанное даст Лука сполна,

Вот будет хорошо: на следующий год

Я башмаки куплю и буду, Занзи, да,

Тебя нарядней, может быть, тогда!

Блеф… как там! Это б имя я поймала!

Когда бы стража Монсеньора вдруг

Не зашумела, разлучив нас двух;

Действительно, добра в том было б мало,

Чтоб наша болтовня в смущенье привела

Епископа, не знающего зла;

Но все-таки я б руку отдала,

Сказав, что смертный не имеет права

Держать себя так величаво;

Не ангел — лучший из людей,

Не самый худший превзойдет чертей,

И надо прятать гордость нашу, право!

Пусть это явится лишь мне самой укором!

Я только что была святейшим Монсеньором,

Тобою, мать Луиджи, и тобой,