Он сел рядом с ней, потягивая свою трубку с оччарой, чувствуя, как в нем умирают все мысли.
— Если бы ты мог убить и моего отца, Хранителя, то наша удаленная от центра власти община еще могла бы изменить свою природу. Колесо наверняка бы остановилось. Чума пришла бы и ушла. Выжившие смогли бы пережить Вейр-Зиму.
— Всегда кто-то выживет. Таков закон природы.
— Мой муж показал мне, что такое закон природы, так что благодарю покорно. Я больше не хочу замуж.
Они замолчали. Вошел молодой Одим и объявил, что Торес Лахл дожидается Лутерина наверху. Лутерин выругался и, спотыкаясь, двинулся по скрипучей лестнице следом за купцом, даже не оглянувшись на Инсил, уверенный в том, что та еще некоторое время никуда не денется.
Лутерина проводили в небольшой кабинет, где роль двери исполняла занавеска. Внутри единственным предметом обстановки была кровать. Возле кровати стояла Торес Лахл. Его поразило то, какой коренастой она стала, но потом он вспомнил, что и сам теперь выглядит так же.
Возраст Торес был заметен. Хотя она одевалась по-прежнему так, как в былые времена, в волосах появилась седина. Кожа на щеках загрубела и обветрилась от мороза. Глаза смотрели тяжело, хотя при виде Лутерина в них зажегся свет узнавания. Она ничем не походила на Инсил, в том числе спокойной выдержанностью, с которой позволила ему рассмотреть себя.
Торес была обута в сапоги. Ее платье было старым и заплатанным. Внезапно она сняла с головы меховую шапку — в знак приветствия или уважения, он не понял.
Он шагнул к ней навстречу. Торес немедленно шагнула к нему, обняла и расцеловала в обе щеки.
— С тобой все в порядке? — спросил он.
— Вчера я видела тебя. Я ждала снаружи Колеса, когда тебя выпустят. Я окликнула тебя, но ты не оглянулся.
— Снаружи было столько света, я ослеп.
В его голове было пусто от оччары, и он не мог придумать, что сказать. Ему бы хотелось, чтобы она шутила с ним, как Инсил. Увидев, что Торес не собирается улыбаться, он спросил:
— Ты знаешь Инсил Эсикананзи?
— Мы подружились и поддерживали друг друга в разные времена. Столько лет прошло, Лутерин... Что ты собираешься делать?
— Что делать? Солнце зашло.
— Но жить-то надо.
— Я искупил свою вину, но снова в бегах... Меня могут обвинить в чем угодно, даже в смерти Аспераманки.
Он тяжело опустился на кровать.
— Аспераманка умер? Вот уж, действительно, благая весть... — она рассмеялась, а потом сказала:
— Если ты доверяешь мне, Лутерин, я могу отвести тебя в свое убежище.
— Из-за меня тебе будет грозить опасность.
— Наши отношения должны быть другими. Я еще молода, Лутерин. Ты еще хочешь меня?
Видя, что он медлит в нерешительности, она умоляюще продолжила:
— Ты нужен мне, Лутерин. Когда-то ты любил меня, так мне казалось. Что тебе делать здесь, в городе, в окружении врагов?
— Можно сражаться, — ответил он. И рассмеялся.
Они начали осторожно спускаться по ступенькам, старясь не оступиться в темноте. В самом низу Лутерин оглянулся на дальнюю комнату. К его удивлению, на кушетке уже никого не было — Инсил ушла.
Они попрощались с молодым Одимом и вышли в ночь.
В сгущающейся тьме в небесах несся Аверн, продолжая свое стремительное странствие по орбите. Аверн превратился в глаз мертвеца.
Настал день, когда замечательные машины отслужили свое. Системы жизнеобеспечения и ремонта действовали лишь частично. Многие другие системы — но не самые жизненно важные — еще функционировали. Воздух поступал в помещения и очищался. Машины-мусорщики по-прежнему регулярно ползали по переходам. Компьютеры продолжали обмен информацией. Машины по приготовлению кофе исправно кипятили воду и готовили напиток. Стабилизаторы орбиты автоматически поддерживали движение Земной станции наблюдения вокруг Гелликонии. В отсеке космических челноков в туалете регулярно спускал воду писсуар, напоминая животное, не способное сдержать действие слезной железы.
Лишь отправка сигналов к Земле прекратилась.
Тем более, что Земля больше не нуждалась в них, хотя многие там сожалели о прекращении старинной и бесконечной истории другого мира. Земля уже прошла этап насилия, на котором цивилизованность измеряли объемом собственности, и вступила в новый этап, на котором ценилось только волшебство личного опыта, подлежащее равному разделению, а не накоплению; воздавание должного, а не запасание и припрятывание. Человеческие существа все больше уподоблялись Гайе, становясь постоянно изменчивыми, всепроникающими, всегда готовыми к свершениям нового дня.
Они шли в сгущающихся сумерках, и Торес Лахл старалась болтать о пустяках. Шел снег, приносимый с севера.
Лутерин помалкивал. Переждав его молчание, Торес сказала, что родила ему сына, которому теперь уже десять, и рассказала Лутерину несколько смешных историй о сыне.
— Интересно, вырастет ли он таким, чтобы убить своего отца, — сказал вдруг Лутерин.
— Он родился измененным, как мы с тобой. Он твой истинный сын, Лутерин. Он выживет и породит на свет тех, кто выживет после него, надеюсь, что так.
Он немного обогнал ее, все еще не зная, что сказать. Они миновали брошенную хижину и направились к опушке леса. Время от времени Лутерин оглядывался.
Торес продолжала говорить о своем.
— Ты по-прежнему ненавидишь олигархию за то, что они убивают фагоров. Если бы только они поняли, в чем суть жирной смерти, они бы знали, что, убивая фагоров, уничтожают и свой род.
— Они отлично понимают, что делают.
— Нет, Лутерин. Ты сделал мне щедрый подарок, дав ключ от часовни ЯндолАнганола, и с тех пор я там живу. Однажды вечером в дверь постучали, и за дверью стояла Инсил Эсикананзи.
Он заинтересовался.
— Откуда Инсил узнала, что ты там?
— Случайно. Она убежала от Аспераманки. Они только что поженились. Он грубо надругался над ней, жестокий содомит, и Инсил страдала от боли и отчаяния. Она вспомнила о часовне, куда твой брат Фавин приводил ее однажды в счастливые дни. Я позаботилась о ней, и с тех пор мы сблизились и подружились.
— Что ж... я рад, что вы познакомились.
— Я показала ей записи короля ЯндолАнганола и дамы Мунтрас, где объяснялось, что вши, передающиеся от фагоров к людям, необходимы для того, чтобы человечество выживало в суровые времена года. Инсил унесла с собой это знание, чтобы объяснить Владетелю и
