Усковы уехали в Сталинград неожиданно. Прасковья Ивановна даже племянника, то есть моего отца, не предупредила. Отец хотел перетащить дом на свой хутор, но ему не разрешили. Позже его перевезли на Симиливку, кажется, он и до сих пор сохранился. В этом доме жила семья Гриценко Матрены, она жива, сейчас в Катричеве, у дочери. Отец навещал Усковых в Сталинграде. Однажды приехал и сказал: «Мария без руки осталась».
Помню, что отец рассказывал, будто бы Маша вышла замуж, и тот парень, ее муж, переехал жить к иим. Прасковья Ивановна почему-то невзлюбила его и старалась их развести. Отец просил, чтобы она не вмешивалась и не мешала жить молодым, как им хочется. Когда отец ушел на фронт (он погиб), связь с семьей Усковых прервалась. Сейчас в Катричеве живет мой брат, Алексей Иванович Кобликов, в Волжском — брат Николай, в Волгограде — сестра Татьяна. Маше они доводятся двоюродными племянниками. Они намного моложе Марии и не могут ее помнить…»
Вот что рассказала нам Мария Федоровна Чепусова. С племянниками Марии мы постараемся встретиться и что-нибудь еще разузнать. С уважением — катричевские следопыты».
В Волгограде мы наконец застали Марию Иосифовну Скворцову, мать Анны Дмитриевны Дуюновой. Застали, можно сказать, чудом, потому что через два дня она снова уезжала в Астрахань. Мария Иосифовна показала нам старые, пожелтевшие фотографии тридцатых годов.
— Вот, смотрите, это моя старшая сестра Шура. Так вот, Мария была очень похожа на нее. Только губы у Маши были полнее — видите, у Шуры они в ииточку, а у Маши более округлые… И волосы попышнее…
Мария Иосифовна, в Катричеве нам сказали, что якобы Мария до войны вышла замуж. Вы ничего об этом не знаете?
— Очень даже знаю. И мужа ее помню, Виктором звали. Только вот фамилию его забыла. Хороший был парень, веселый, работящий, на заводе Ермана работал. Наверное, вы не знаете, |у Маши ведь ребенок родился, девочка. А тут и война пришла. Муж Маши на фронт ушел и в первый же год погиб. А дочку свою Маша очень любила. Ей трудно было носить ребенка, с одной-то рукой, так ей кто-то сделал деревянную колясочку, она и возила дочку в ней. Я, помню, спрашивала ее: «Как же ты пеленаешь девочку, одной-то рукой?» А она смеется, ничего, мол, справляюсь… Девочка Машина и года не прожила — умерла. От чего — не знаю, знаю только, что болела, болела и умерла. А тут и муж Машин погиб, и все беды на нее сразу свалились. Прасковья уже никудышная была, еле передвигалась, плохо видела, так что туго Маше приходилось. Подрабатывала где придется…
— Вы могли бы точно показать место, где стоял их домик?
— Конечно. Только мне уж трудно будет в Бекетовку ехать, по оврагу ходить. Аня с вами поедет, она лучше моего вам все расскажет и покажет…
Утром следующего дня мы отправились в Бекетовку. Знакомый овраг, мы здесь уже были с Иваном Николаевичем. Склоны его буйно заросли чертополохом и крапивой, лопухами и широкими, разлапистыми листьями мать-и-мачехи. На дне оврага бежал мутный, быстрый ручей.
Бывшей Прибарачной улицы уже нет. Неизвестно как сохранились два старых домика, прилепившихся на самом краю оврага, такие ветхие, что казалось — подуй посильнее ветер, и снесёт эти нелепые сооружения, и настанет конец Прибарачной улице, где когда-то жили люди…
По крутой, извилистой тропинке поднимаемся на противоположный склон оврага, к самым домикам. Вдоль оврага тянется покосившийся заборчик.
— Вот по этой дорожке Мария ходила на работу, — говорит Анна Дмитриевна. — Как сейчас это помню: раннее утро, солнце поднимается прямо из оврага, а по дорожке идет Маша — в белом платочке, на завод… Вот посмотрите, здесь стоял домик Усковых, видите, даже фундамент сохранился.
Да, от того домика остался только фундамент — квадратная лента бутового камня, занесенная песком и глиной, его очертания скорее угадываются, чем видятся.
А в голубом утреннем небе пели птицы. День обещал быть жарким, но пока еще было по-утреннему свежо. И трудно было представить себе, что когда-то здесь грохотала война, разворачивалось одно из самых гигантских сражений Великой Отечественной войны. И в этом сражении потерялась тихая, незаметная девушка Маша Ускова, и никто сейчас не знает о ее незаметной жизни и гибели…
Она защищала свой маленький домик, свой бекетовский овраг, где умерли ее мать и маленькая дочка, откуда ушел на войну ее муж, где прошла ее нелегкая юность…
Глава 12
БЕЗ ОСОБЫХ ПРИМЕТ
Нам стала известна довоенная биография Марии. Были найдены люди, знавшие семью Усковых, обнаружены даже родственники, правда, дальние, точно установлено место ее рождения. Не хватало одного — фотографии Марии.
На заводе Ермана просмотрели десятки снимков тридцатых годов, групповые и одиночные, на которых сфотографированы рабочие завода, сияли копии и показали людям, которые хорошо помнят Марию, — ее там не было. Не оказалось фото и в семейных архивах родственников, соседей, знакомых.
Так какой же она была, Маша Ускова?
Идея родилась в «Костре» — пригласить в Ленинград людей, хорошо знавших Марию, и здесь, в лаборатории криминалистики, по фотороботу восстановить ее портрет.
Эту работу возглавил сотрудник института судебной экспертизы, кандидат юридических наук Михаил Григорьевич Любарский. Он уже выступал на страницах нашего журнала, рассказывая читателям о поисках и находках ленинградских криминалистов, и подобную работу ему приходилось делать не впервые. Но задача была сложная.
Лично мне все представлялось просто: как в детективных кинофильмах — в темном зале сидят люди и смотрят на освещенный экран, где оно за другим проходят самые разнообразные лица.
— Нет, нет, это совсем не то…
— А может быть, это?
— Да нет, волосы, пожалуйста, потемнее и нос потоньше…
— Пожалуйста, дайте нос потоньше!
— Да, что-то есть. Только вот брови, мне кажется, чуть-чуть погуще…
Ну, кино есть кино, а в жизни все оказалось и проще, и сложнее. Прошло сорок три года с тех пор, как люди видели живую Марию Ускову. Как вспомнить ее лицо в подробностях и не ошибиться?
Из Москвы приехал Михаил Павлович Аглицкий, из Волгограда — Анна Дмитриевна Дуюнова и Александр Алексеевич Бычик, Николаев был на месте, в Ленинграде.
И вот мы сидим в редакции «Костра», за большим редакционным столом, пьем чай и беседуем с нашими гостями. Вернее, беседуют они, а мы сидим и слушаем. Эти люди прошли всю войну, все трое дошли до Берлина, у всех тяжелые ранения, все награждены орденами и медалями. Наблюдать встречу старых фронтовых друзей и интересно, и поучительно, и трогательно.
Генерал Аглицкий — высокий, мощный, с широченными плечами, несмотря на свои семьдесят с лишком лет, он до сих пор сохранял бравую армейскую выправку. Он и здесь, в окружении старых друзей, генерал. Немногословен, каждое слово у него обдумано, взвешено.
— Сколько же мы не виделись, Саша? — спрашивает он Бычика.
— Тридцать лет, Михаил Павлович. А помните, где виделись в последний раз?
— Ну как же. Понимаете, — Аглицкий повернулся к нам и стад рассказывать, как было дело, — меня тогда, в начале пятидесятых годов, вызвали в Москву, дали приказ — принять командование одним из подразделений воздушно-десантных войск. Иду по Москве, мимо Академии Генштаба, а навстречу — Саша Вычик. Майор. Поговорили, повспоминали, я ему и говорю: переходи ко мне, в воздушно-десантные, будем вместе служить. А он мне — это что же, с парашютом прыгать? Высоко же, говорит, Михаил Павлович, страшно. Ну, отвечаю, ты как хочешь, а я еще попрыгаю. Разговор у нас тогда полушутливый вышел, и мы разошлись — каждый в свою сторону. Мне действительно пришлось учиться прыгать с парашютом, а Саша
