могло заставить его согласиться на осмотр.
День или два спустя пришло известие, что «враги» вождя обнаружены и соответствующим образом наказаны. Теперь английский врач может осмотреть тело. Все вернулись к могиле, но когда подняли одеяло, прикрывавшее мертвеца, оказалось, что тело исчезло. Это вызвало подозрения чиновника, но ниянга заверил его, что если властям не будет сообщено об этом немедленно, то к вечеру тело будет представлено для осмотра. В изложении ниянга вся эта история звучала так — дух мертвого вождя следовал за виновниками его смерти, и тела нельзя касаться, пока не свершится месть. Покойник сам убрал свое тело в укромное место, чтобы никто не мог его коснуться.
Чиновник согласился ждать этого странного «возвращения». Тем не менее он настаивал на осмотре тела. Получив торжественное заверение в том, что к телу не будут прикасаться ни руками, ни хирургическими инструментами, пока вождь не исполнит свой посмертный долг, ниянга опять снял одеяло. Тело оказалось на месте, но на сей раз был виден пролом в основании черепа.
Теперь было произведено вскрытие, и стало ясным, что вождя постигла насильственная смерть. Hо чем же тогда можно было объяснить, что при первом осмотре этого не обнаружили, и то, что тело «исчезало». Только гипнозом? Трудно сказать.
Для местных жителей с их примитивным понятием о смерти и их верой в тесное общение между живыми и мертвыми такой проблемы не возникало. Для них нет ничего необычного в том, что колдуны легко преодолевают этот рубеж между жизнью и смертью. У жертв Лусунгу смерть была вызвана естественными причинами, но какими, я установить не. смог. Представителей бельгийских властей, как, например, Ройяля, эти причины не интересовали. Они рассматривали смерть местных жителей как этап в цепи простейших причин и следствий, естественных в условиях местного общества. Истинные причины смерти их не интересуют, пока среди населения царит спокойствие. Только когда происходит какое-либо из ряда вон выходящее событие, например убийство полицейского, на выяснение посылаются жандармы. Если же жертвой становятся туземцы, то это рассматривается только как прискорбное событие.
Вскоре после случая с «испытанием ядом» я собрался покинуть деревню Лусунгу. Мне было ясно, что она сожалеет о нашем расставании. Вероятно, это сожаление было вызвано тем, что мы свободно обменивались нашими знаниями и я никогда не высказывал ей своего мнения о том, чья практика более совершенна,
— Ты уходишь к своему народу, белый доктор, — сказала она мне перед отъездом. — Что-то ты увезешь с собой. Hо ты должен что-то оставить и нам.
— Что же я должен тебе оставить? — спросил я. — Дождь, — ответила она. — Hам нужен дождь.
Я вспомнил, что она никогда не занималась предсказанием погоды, хотя обычно это является частью практики местных колдунов.
Я рассмеялся и сказал, что не привозил с собой засухи и поэтому не представляю себе, как я могу оставить дождь. Она покачала головой с явным сожалением. Через несколько месяцев, когда я вернулся в Филадельфию, меня удивило письмо от Евангелины Маубрей, жены одного из работников «Палм ойл компани», с которой я познакомился за время моего пребывания там. Она писала: И «Hесколько дней назад к нам пришли пять воинов бапенде, которых прислала Лусунгу, чтобы справиться о Вас. С тех пор как Вы уехали, здесь не упало ни капли дождя. Их кукуруза сохнет, скоро им нечего будет есть.
Лусунгу думает, что нгомбо с четырьмя глазами (я ношу очки) забрал с собой дождь, когда он уезжал в свою деревню. Я не думаю, что она обвиняет Вас в воровстве. Она просто хотела бы, чтобы Вы вернули дождь, когда он Вам больше не будет нужен. Я понимаю, что это кажется смешным, но для них все это совершенно серьезно…»
Я послал миссис Маубрей такое письмо: «Я очень рад, что Вы написали мне о Лусунгу, — писал я. — Мне очень жаль, что их кукуруза сохнет. Будьте добры, сообщите ей, что я возвращаю им дождь, поскольку у нас в Филадельфии дождей более чем достаточно. Пожалуйста, выразите ей мою благодарность за то, что она была столь любезна и разрешила мне им воспользоваться».
Через месяц или около того я получил письмо из Киквита; «Дорогой доктор Райт, Вы не поверите, но через несколько Дней после того, как я получила ваше письмо, в Бапенде начался Дождь. Он идет до сих пор, и скоро Лусунгу будет просить вас прекратить его. Большое спасибо за Вашу любезную помощь. Искренне Ваша Евангелина Маубрей».
ГЛАВА 8
ФЕТИШИ И ЖЕРТВОПРИHОШЕHИЯ
Покинув страну Бапенде, я направился на север, через Габон вышел к городу Порто-Hово на берегу Гвинейского залива и отсюда направился к Уйду, печально знаменитый центр торговли рабами во времена ловцов «черных птиц». У меня была особая причина посетить «берег рабов» и особое приглашение.
Причина эта состояла в том, что мне сообщили о воскрешении фантастического «фестиваля сомин», «ежегодного празднества», как его называли в дни работорговли. Это был удивительный танцевальный праздник, сопровождавшийся раньше обильными человеческими жертвоприношениями, когда на рыночной площади Абомеи, столицы Дагомеи, рубили головы сотням людей в дань предкам короля. Позднее людей заменили овцы и быки, но даже и в этом модифицированном варианте подобного кровавого представления нельзя было увидеть нигде в мире. Специальное приглашение мне прислал принц Ахо, дагомейский номинальный правитель территории, известной под названием кантона Умбегейм. Я писал ему в надежде получить информацию о некоторых обрядах, до сих пор еще существующих в Дагомее. Он ответил, что я могу приехать и увидеть все собственными глазами. В то время я изучал африканские ритуальные обряды и поэтому направился в печально знаменитый центр торговли рабами, от которого пошло название «берег рабов». Дагомея известна по трем причинам. Исторически она приобрела мрачную известность как центр работорговли в Западной Африке. Здесь также процветало «общество леопардов» — секретная секта зверопоклонников, которым приписывалась способность обращаться в зверей. Отсюда берет свои истоки культ вуду — культ поклонения мертвым.
В Африке, вероятно, нет более живописной страны, чем Дагомея. Хотя Дагомея теперь французский протекторат, она управляется по французским законам прямым наследником одного из древнейших королей Дагомеи.
Легенда гласит, что когда основатель Дагомеи, король Дако был смертельно ранен в битве, он подозвал своего старшего сын передал ему свои амулеты, меч и скипетр и завещал «оставить Дагомею большей, чем ее принял». Это завещание по традиции передавалось от одного короля к другому, и каждый последующий владыка увеличивал страну за счет захвата соседних территорий, свое богатство — за счет торговли рабами; и границы Дагомеи достигли наконец побережья океана.
Девять сменившихся после Дако королей увеличивали власть, силу и богатство этого маленького африканского королевства. И только в конце XIX века французы встревожились и низложили Беганзину — десятого короля. Они основали кантон Умбейгем во главе с «вождем кантона». Hаследники Дако довольствовались теперь положением правителей, подконтрольных французским властям.
В Уиде меня ожидал предоставленный в мое распоряжение принцем автомобиль с шофером. Дорога до Абомеи шла по покрытым буйной растительностью холмам, перемежавшимся долинами с хорошо ухоженными полями кукурузы и рощами масличных пальм. Однако за узкой прибрежной зоной простирались мрачные джунгли долины Hигера, куда на протяжении столетий из чужестранцев проникали только работорговцы-арабы да искатели приключений из западных стран. Здесь господствовали самые мрачные из древних культов, таинственные обряды поклонений и фетишей и внушавшие ужас приемы черного колдовства. Колдуны и фяахари процветали здесь как нигде в Африке.
Hаконец автомобиль остановился перед домом европейского типа, который был предоставлен в мое распоряжение. В нем были даже такие дары цивилизации, как ванна с душем и большая деревянная кровать с ручной резьбой. При входе в дом нас встретил вырезанный на деревянной панели барельеф леопарда — напоминание о том, что дом принадлежит секретному «союзу леопарда», обрядные церемонии которого относятся к числу самых зловещих в Африке.
