там будет чудовищная очередь, так оно, кстати, и оказалось. Вернемся лучше на баржу, произнес я вслух, попрощаемся с Максом, ты заберешь свои вещи.
Вещи? - спросила она. Что ты собираешься делать?
Я бы предпочел, чтобы ты не задавала вопросов.
Ладно, сказала она. Мне очень нравится, что не надо задавать вопросов. Можно я только скажу одну вещь?
Да, ответил я.
И она сказала. Сильнее я бы сказать не смог. Мы двинулись в сторону набережной. По дороге Одри вернулась к заинтриговавшему ее вопросу о тапочках. Я объяснил, что не нужно понимать тапочки в буквальном смысле. Это образ. Сексуальный фантазм. Сексуальный? - переспросила она. В широком смысле, сказал я. В очень широком. Есть еще халат. Это немного другое. Чулки. Тоже немного другое. Насчет тапочек постараюсь тебе объяснить. Вот ты приходишь. Домой. Со мной, разумеется. Мы одни. Я хочу тебя. Ты хочешь меня. Ты сразу снимаешь уличные туфли. Но остаешься не босиком, а надеваешь тапочки. Заметь, в данном случае речь идет о твоих тапочках. Не о моих. Это чтоб тебе понятней было. Ты надеваешь тапочки, потому что так удобней. Предположим, у тебя кафельный пол. Босиком холодно. Итак, ты надеваешь тапочки и прижимаешься ко мне. На тебе юбка. В сочетании с тапочками это очень неудобно. Юбка мешает. Тебе тоже. Ты ее снимаешь. Остаешься голой. Я тебя обнимаю. Ты в одних тапочках. Сними их, говорю я. И ты их скидываешь.
Все-таки я тебя люблю, сказала Одри. Твой рассказ совершенно неубедителен, но я тебя все-таки люблю. Объяснись понятней.
Дело в том, что я ошибаюсь, сказал я. Насчет тапочек, я думаю, ты права, а я нет. Но тебе нравится, когда я ошибаюсь.
Мне нравится, что ты меня хочешь, сказала она. Вот и все.
В сущности, сказал я, я на этих тапочках не зациклен. Просто мне хочется зайти с тобой действительно очень далеко. Пройти через привычку, сохранив любовь. Меня теперь ничто не пугает. Я так тебя хочу, что мне на все плевать.
Мы подошли к барже. Поднялись на палубу. Макс сидел в гостиной, похоже, отдыхал с журналом в руках. И с женой. Познакомьтесь, Жанна, сказал он. Франсис. Добрый день, сказала Жанна. Очень приятно, ответил я.
Одри нам много о вас рассказывала, добавила Жанна.
Себя видеть я не мог, но полагал, что взгляд мой исполнился ответной приязни.
Она, наверно, говорила вам также, что мы уходим, продолжил я.
Женщины переглянулись. Я видел только одну из них. Одри повернулась ко мне. Не знаю, что бы она наговорила, предоставь я ей такую возможность.
Мы уходим сейчас, обратился я к хозяевам. От всего сердца благодарю вас за теплый прием. Все было восхитительно. А баржа ваша - чудо что такое.
Спасибо, сказала Жанна.
Нет, правда, продолжил я. Макс показал мне, как ею управлять. А теперь извините нас.
Я покосился на Одри. Она пошла в свою каюту.
Мне очень жаль, сказал я Жанне, которую видел очень отчетливо, не так, как Одри вначале. Жанну я мог бы нарисовать. Рот, глаза, овал лица. Красивая женщина, соблазнительная. Это приятно, подумал я. И продолжил вслух: мне правда жаль и не хотелось бы показаться невежливым, но нам с Одри непременно надо идти. И потом, я не знал, что вы будете тут.
Нет проблем, вмешался Макс.
Я был бы рад встретиться с вами еще, выпить по стаканчику. Правда.
Заходите поужинать, предложила Жанна. На следующей неделе.
С удовольствием, ответил я.
Она попросила у меня номер телефона и протянула блокнот. Я записал. Одри вернулась в гостиную. В руках она держала большую набитую сумку, из которой торчал, как я понял, приглядевшись, рукав джемпера.
Погоди, сказал я.
Я склонился над сумкой, открыл ее, запихнул рукав в крошечное свободное пространство, какое всегда находится, ну, может, не всегда, но тут нашлось, теперь сумку можно было закрыть до конца с рукавом внутри.
Ну вот, сказал я.
Жанна подошла ко мне, поцеловала, потом все поцеловали друг друга по очереди. В конце концов мы распрощались. Хозяева проводили нас через рубку на палубу, где и остались. Мы сошли на берег, они смотрели нам вслед. Мы обернулись, помахали им, и они спустились вниз.
Возьмем такси, сказал я.
Такси мы поймали на набережной Сен-Бернар. Прямо против зверинца. Видна была даже лужайка для пикников с большим платаном. Я открыл заднюю дверцу.
Мне надо позвонить домой, сказала Одри. Я хотела бы поговорить с детьми. И с Симоном.
Позвонишь от меня, ответил я. Часа не пройдет, как будем на месте.
Она согласилась. Мы поехали. Радио рассказывало о положении дел в мире. Водитель молчал. Одри спросила - как будто хотела удостовериться, а на самом деле, просто чтобы услышать это еще раз, - действительно ли я везу ее к себе. Я ответил «да». Она держала меня под локоть.
Увидишь, сказал я, квартирка небольшая и в ней никто не живет.
Я сразу сообразил, что фраза моя совершенно непонятна, в частности, водителю, хотя вряд ли он слушал. Я подразумевал, безотчетно разумеется, что я в своей квартире еще всерьез не жил. Или что она там еще не жила, поскольку мы только туда ехали. Там сейчас никого нет, но будет. Она. И, следовательно, я. Вот как много народу сразу. Но я не стал ничего объяснять. Пусть сама поймет, когда приедем.
Итак, вскоре мы оказались довольно далеко от Сены, и от зверей тоже, поскольку живу я, как уже говорил, совсем в другом месте, в Париже, разумеется, но скорее на окраине, где нет ни парков, ни зоопарков, хотя есть кафе, не дыра какая-нибудь, просто не центр. Мы вышли из такси, это здесь, проговорил я, указав на дверь дома, довольно даже красивого, не в этом дело, и набрал код.
Мы пересекли двор, тоже вполне симпатичный, первый этаж, сказал я. Повернул ключ в замке, в замке своей двери. Слегка утопленной в стене холла. Я отпер, включил свет, пошел открыл ставни, нажал еще несколько выключателей, чтобы стало светлее. Затем обернулся к Одри и спросил, не хочет ли она чего-нибудь выпить. Одри стояла посреди комнаты гостиной и кухни одновременно, - и я сказал ей: стой, дай я на тебя посмотрю. И посмотрел.
Передо мной была молодая женщина с каштановыми волосами, красивыми серо-зелеными глазами, и тут впервые я заметил ее нос, не такой правильный, как казалось, из тех носов, что называются одухотворенными, хотя в действительности они прежде всего чувственные, по крайней мере, в данном случае это бросалось в глаза, и я даже забыл про ее рот - в том смысле, что между глазами и ртом обнаружил еще и нос, - короче, лицо этой женщины, даже если не обращать внимания на обворожительный овал, имело три влекущих точки, которые, хотя и находились в гармонии, поочередно оттягивали на себя взгляд, сбивали его с толку, вынуждали сосредоточиться на чем-то одном, мешая охватить образ в целом. Красота ее требовала от вас работы или, по меньшей мере, времени, не допускала простого созерцания, взгляд не ложился на ее лицо, а всякий раз тянулся к нему, как рука, обнаруживающая в миг прикосновения, что ее самой не существует.
Что до остального, то Одри была в джинсах и красной кожаной куртке, тонкая, высокая - мне показалось, самая высокая из всех женщин, с кем я был знаком, наверное, метр семьдесят пять или около, и, кстати, выше Симона. Он, мало того что невысок ростом, констатировал я, так еще ничем, кроме зверей, не интересуется, походя обзавелся семьей, двумя, между прочим, детьми от этой женщины, на что, разумеется, имеет право, именно право и только. Итак, Одри была здесь, садись, сказал я, что ты хочешь выпить?
Она хотела воды, я налил ей стакан из-под крана на кухне, обогнул бар, она сидела на диване, который я купил три месяца назад, купил наспех, особенно не выбирая, потому что после разрыва с Клеманс
