— Ты правильно рассчитал, создав сначала орудие, а потом с его помощью — мост. Они или те, кто управляет тми, не могут не понять этого…
Он еще не успел закончить фразу, как почувствовал, что те поняли. Покалывания сменились другими ощущениями. Словно легкие руки прикоснулись к головам космонавтов. Будто ветерок березовых лесов долетел с Земли до этой чужой планеты. И Вадиму показалось, что он стоит на берегу изумрудного земного моря. Соленые брызги, пена, чайки, как белые молнии, и пронизанная золотом синь… И смех Майи. И ее смуглые плечи, на которых сверкают капельки воды…
А радостное ощущение все нарастало, все ширилось.
Оно поднимало четверых людей на своих волнах, наполняло грудь, вливало силы в усталый мозг. И сквозь этот вихрь ликования прорывались ритмичные удары медного гонга. Но они звенели не в ушах, а где-то в нервах и крови. Они слышались все явственнее, все четче.
Вадим понял: хозяева планеты говорят с ними. Он закричал:
— Водитель, ты слышишь? Ты понимаешь, что они говорят?
— Да, — ответил Водитель, и его голос звучал громче, чем обычно. — Они говорят: Здравствуйте, создающие! Мы узнали вас!»
ЗАГАДКА «АКУЛЫ»
Юрий сидел на стуле у изголовья кровати и молчал.
За окнами больницы цвели деревья, журчали арыки, и ему казалось, что волнистые волосы Марины стекают по подушке, как ручьи. Он смотрел на ее исхудавшее лицо, на сухие потрескавшиеся губы, вбирал в память все мелочи — и то, как она слабо пошевелила рукой, и как посмотрела на него.
Марина видела обострившиеся скулы Юрия и все понимала. Пыталась шутить, чтобы подбодрить его;
— Ну вот, исполнилась твоя мечта, Я — в опaсноcти.
Он вспомнил скамейку в московском парке. Рука девушки лежала в его руке, и ему ничего не хотелось, только чтобы это длилось вечно, чтобы чувствовать, как бьется ниточка пульса, чтобы знать, что рядом она, доверившаяся просто и навсегда. Он сказал тогда:
— Иногда мне хочется, чтобы ты попала в опасность… Понимаешь?
— Понимаю. Тогда бы ты спас меня, — улыбнулась она.
Это было недавно — восемь месяцев тому назад, и очень давно — когда она была здорова.
И еще он вспомнил, как тревожилась ее мать на аэродроме;
— Берегите Марину, Юра, и сами поберегитесь. Ведь «акула» — это, наверное, очень опасно.
Он улыбнулся тогда успокаивающе и с видом превосходства: «акула» казалась ему совсем не такой страшной,
«Акула»… Она вспыхнула в Афганистане и, как смерч, ворвалась в Иран, превращая целые районы в госпитали и больницы. Она была страшней чумы. Все заболевшие умирали.
Походные госпитали и научно-исследовательские станции вырастала на пути эпидемии, как бастионы,
Было замечено, что после фильтрования — причем применялись фильтры с широкими порами — зараженная среда становилась неопасной. Значит, возбудитель — микроб, и, значит, он во много раз больше вирусов, которые так малы, что не задерживаются фильтрами. Но даже при увеличении в сотни тысяч раз, при котором ясно различались вирусы, возбудителя «акулы» обнаружить не удалось.
Коварного врага тщетно искали бессонные глаза микроскопов. Газеты тревожно заговорили о загадке «акулы». Это была страшная загадка — она стоила жизни многим тысячам людей.
Юрий вспоминает, как они летели сюда: он, Марина, профессор Нина Львовна, лаборанты. Нина Львовна подшучивала над веселой «брачной поездкой» своего ассистента, и все смеялись, хоть всем было невесело.
И вот Юрий сидит у постели больной. Его рот защищает многослойная марлевая повязка. И горыко подумать, что это защита от дыхания Марины, от ее губ, которые он столыко раз целовал.
Из соседней палаты доносятся стоны. Ежедневно в больницах освобождаются десятки коек, но не потому, что больные выздоровели…
За окном сплелись цветущие ветки. Им нет никакого дела до человеческой тревоги и муки. Они рассказывают людям о том, что смерти не существует, что есть только жизнь во ммогих переходах и разнообразии форм. Они говорят, что ничто на свете не бывает неподвижно и мертво, а просто меняет формы так же, как цветок переходит в плод, как плод падает на землю, чтобы прорасти семенами. Они рассказывают людям все это, и кто может — тот читает, кто прислушивается тот слышит. А самый острый слух — у мудрецов и влюбленных.
Юрий наклоняется ниже и говорит сквозь марлевую повязку:
— Bce будет в порядке, Маринка. Вот увидишь…
Она с трудом улыбается.
Рядом хрипит большая:
— Няня! Няня!
В углах ее губ — кровавая пена…
Юрий вышел из больницы и сразу же попал в иной, живой и стремительный мир. Куда-то опешили люди, с шуршаньем проносились мимо стеклянные коробки автобусов. Мужественный голос пел по радио:
Юрий ходил по этой дороге каждый день по многу раз. Собственно говоря, все другие дороги исчезли, осталась одна: лаборатория — больница, больницалаборатория. Он плохо запоминал улицы — всегда был занят своими мыслями, но эту печальную дорогу запомнил навсегда.
Он шел и думал о Марине и своих опытах в лаборатории, потому что теперь это связывалось воедино.
Красные треугольные пятна на шее Марины — метка от зубов «акулы». Потрескавшиеся губы, лихорадочный блеск глаз. Стоны из соседней палаты, кровавая пена… Еще не увидев таинственной бактерии, он уже знал ее в лицо. Загадка «акулы» — и жизнь Марины. Одно переплеталось с другим, совмещалось, отзывалось болью.
Где же скрывается возбудитель, бактерия «а», как ее заочно назвали ученые? Проклятый, подлый возбудитель болезни! В электронный микроокоп, в котором ясно видны вирусы, он не может увидеть бактерию «а», которая во много десятков раз больше вируса. В чем же дело? Может быть, эта бактерия не поддается окраске? Он применял все мыслимые и немыслимые способы окраски, он рассматривал объект и в боковом свете, и с натенением металлом, и в флуоресцентный микроскоп, дающий цветное изображение. Но загадка гтродолжала существовать — и умирали тысячи людей, пораженные невидимым врагом, и мучилась Марина (он не мог подумать «умирала»). Юрий почувствовал боль в груди и как-то особенно ясно осознал, что в слове болезнь» — корень боль». Боль… болит… болеет… И это имеет прямое отношение к Марине.
Он завернул за угол и увидел слепого. Постукивая палочкой по забору, тот искал вход во двор и не мог его нащупать. А калитка была перед ним — стоило только толкнуть ее. На лице слепого застыло мучительное выражение. Видимо, он опешил, и вот — неодолимая преграда.
