писал: «Природа шифрует рецепт жизни двумя кодами — химическим и физическим. Жизнь — это не просто соединение определенных веществ в организмы, а главным образом — специфическое, более того, ненормальное — если сравнивать с остальной природой — течение процессов. И если соединение веществ мы читаем на химическом языке, то течение процессов следует прочесть на языке импульсов, ритмов — микропорций энергии, которая усваивается и расходуется в системе на ее нужды. Ошибка в химическом языке всегда ли будет означать ошибку в языке физическом?»
И еще один вывод, усвоенный им тогда же: «Природа не любит копий. Все ее развитие препятствует точному копированию и в то же время не запрещает превосходить ее…» Он редко вспоминает о своих студенческих работах, но всегда остается верным заветам юности, чего бы это ему ни стоило.
Евгений Ильич медленно подымается, шагает из угла в угол комнаты и выходит к лаборантам.
— Миша, заложите синтезированную почку в «КЭ».
На экране комплексного энергоприемника вспыхивает огненная карта ритмов. Из анализатора- вычислителя ползет длинная лента.
Евгений Ильич смотрит то на карту ритмов, то на ленту. В сплетении и вибрации огненных ручьев бьется жизнь, созданная здесь, в институте. Он сверяет ленту с программной и сразу же видит различие. В трех местах зубцы не совпадают, ритмы изменились. Но приход и расход энергии в пределах нормы.
Он приказывает ввести в почку вирусный белок Дельта Семь. И сразу картина меняется. Зубцы вытягиваются по направлению к пульсирующему комочку пламени и тушат его, превращают в бледное опадающее пятно. Пятно удаляется от них и быстро ползет в угол. Это означает…
Привычным движением он сворачивает ленту, думая о другом.
— Миша, — тихо говорит он своему помощнику, — появилось предположение. Синтезированной почке присуще новое качество. Микроэлементы служат дополнительными аккумуляторами энергии. За их счет клетки в месте появления вируса создают мощное электромагнитное поле и нейтрализуют заряд чужого белка. Нуклеиновая кислота вируса остается замурованной, как в склепе, вирус не может размножаться. Он выводится из почки. Вот почему не было типичной реакции на белок Дельта Семь. Это очень простой и надежный способ защиты — надежней, чем все, о чем мы знали раньше…
Он все еще держит в руках свернутую ленту, не зная, куда ее положить. Миша берет ее у него из рук и выходит из лаборатории. Он спешит к профессору Григоренко. Ведь никто другой не сможет так быстро и точно проверить предположение Евгения Ильича.
6
Профессор Григоренко тяжело опустился на стул. Даже он сегодня устал. Кожа на широких монгольских скулах горит, как в лихорадке.
— Дорогой мой, — почти с нежностью произносит он, — знаете, что вы создали? Люди с такими тканями и органами будут жить гораздо больше, а болеть — гораздо меньше…
Евгений Ильич не слушает его. Он думает о природе, вкладывающей в слабый зеленый росток силу, способную разрушить камень, а в человека — силу, которой он и сам не может противиться. Эти ее свойства известны каждому школьнику и тем более студенту. Но один из студентов уже на первом курсе писал: «На каждом этапе эволюции природа вырабатывала необходимые качества защиты у организмов. И вот пришло время, когда мы можем создать новые качества. У нас нет в запасе миллионов лет, и мы не можем повторить все этапы эволюции. Но мы способны осмыслить их — то, чего не в силах сделать без нас природа. Вот почему нам так трудно создавать копии живого и вот почему мы можем превосходить в своих созданиях природу…»
Студент много раз с завидным упорством защищал эти положения. Его исклевывали и избивали в жарких дискуссиях, он заслужил звание «сомнительного новатора» и бунтаря. Но свой груз он нес, не жалуясь, через все жизненные невзгоды. И лишь со свойственной ему насмешливостью иногда задавал себе вопрос: а не является ли и это его упорство предначертанием природы, которой надоело всегда быть непревзойденной? И еще ему очень хотелось бы знать — окажется ли ценным его почти непосильный груз?
— Необходимо сейчас же запустить в производство новую ткань! — твердит профессор Григоренко, и его рука тянется к телефонной трубке. Краем глаза он косит на собеседника.
Неужели же этот с виду безучастный человек, его постоянный противник, не понимает, что он сделал? Григоренко не может усидеть. Его словно подбрасывает пружина:
— В первую очередь мы свяжемся с клиникой. Там несколько безнадежных больных…
Он запинается — Евгений Ильич сам недавно был «безнадежным», когда после очередной жаркой дискуссии лежал с микроинфарктом. Григоренко смотрит на него пристально, как гипнотизер: помнит ли «носорог» выступления против него? Ведь среди выступавших был а он сам…
Евгений Ильич что-то записывает в блокнот и спрашивает, неизвестно к кому обращаясь:
— Как возникли дополнительные аккумуляторы в клетке? Каков механизм их возникновения? — Исподлобья бросает взгляд на профессора Григоренко и добавляет: — Это нужно выяснить в первую очередь.
— Но в клинике не могут ждать! — горячится Григоренко. — Такой надежной защиты не было в природе…
Лицо Евгения Ильича не меняет выражения. Он думает: «У него — свой груз. Всегда ли ощущает он его тяжесть?» И говорит, словно соглашаясь:
— Ладно. Вы и Константиновский наладите синтез новой ткани, а я выясню механизмы возникновения аккумуляторов…
7
Самолет держит курс на Прагу. Ян насвистывает песенку. Ему дышится так легко, как никогда раньше. Он и не знал, что можно получать такое наслаждение от каждого вдоха.
Значит, недаром врач сказал при выписке: «Чтобы нас не подвести, вам придется прожить минимум двести лет. Ведь ваш организм раза в два сильней и надежней, чем был до операции».
Ян улыбается — он думает о Зденке и об отце. Вдали горят облака под закатными лучами. Вот одно из них, вытянутое и взлохмаченное, как пылающий клочок пакли, проносится мимо. Ян улыбается…
За спиной летчика в решетке из стальных канатов прочно закреплен груз. Через тридцать две минуты его получат в Праге.
АЗЫ
— Ваше изобретение похоже на анекдот, профессор, — сказал академик Т.Б.Кваснин. — Знаете, что вы «изобрели» и как назывались когда-то ваши «азы»? Он раскрыл 2-й том «Жизни животных»…
Профессор Аскольд Семенович Михайлов — мой друг и однокашник. Только поэтому он разрешил мне заглянуть в «святая святых» — в его дневник. С профессором мы учились вместе в школе, начиная с шестого класса, и ни разу не подрались. Он списывал у меня сочинения, я у него — решения математических задач. Его мозг работал уверенно и быстро, как вычислительная машина, был надежен, как арифмометр. Но
