каким хочет мой создатель Михаил Дмитриевич, — выше тоски и смерти, разлитых в природе, — я бы помог тебе — тебе в первую очередь, хотя и не знаю — почему. Ведь каждая одинокая женщина так же несчастна, как ты. Но твою боль теперь я чувствую. И потому сочувствую другим, подобным тебе. Может быть, так положено среди людей, — в этом залог человечности? Я могу это подсчитать, выделить, определить, но почувствовал я впервые. И впервые так беспомощен. Возможно, беспомощность — необходимое условие сочувствия, как смерть — условие неповторимости. Но если даже это все необходимо, то все равно оно не становится менее жестоким. Пока я не могу ничего изменить. А потому прощаюсь с тобой. Скорее всего — навсегда…
Я прислушался к отзвуку — к тому, что вызвали мои слова, и мне стало не по себе. Может быть, напрасных надежд не бывает, и надежда — уже сама по себе — спасительный канат, переброшенный через пропасть, на дне которой подстерегают чудовища?
8
Солнце давно зашло, закатилось огненным шаром за горизонт, оставив в остывающем воздухе рассеянные волны энергии. Мне их явно не хватает для подзарядки. Я лечу уже свыше шести часов, и энергия в моих аккумуляторах изрядно поистощилась. Появились неприятные покалывания ниже груди в блоке «с» — человек назвал бы их «голодными болями» в желудке.
Внимательно оглядываю с высоты морской простор и замечаю пассажирский лайнер на подводных крыльях. Он идет в направлении моего полета, несется по темным волнам, как белая чайка, излучая волны музыки. Догоняю его без труда, незаметно опускаюсь на верхней палубе и выхожу на корму, превращенную сейчас в танцплощадку. Словно сквозь живые волны, прохожу сквозь толпу нарядно одетых людей, огибаю танцующие пары и спускаюсь на нижнюю палубу по трапу, покрытому мягкой дорожкой. Отсюда ступеньки ведут в машинное отделение.
Вскоре мой запас энергии восполнен от генератора. Приятная теплота и бодрость разливаются по всему телу, индекс готовности пришел в норму.
Кончиками пальцев слегка касаясь надраенных до ослепительного блеска поручней, взбегаю — а мог бы взлететь, вызвав повышенный интерес к моей особе, — на верхнюю палубу. Навстречу спешит, улыбаясь, загорелый высокий мужчина лет пятидесяти.
— Добрый вечер, сосед! — обрадованно восклицает он.
Несколько секунд перебираю в памяти знакомых, но он уже понял, что обознался, извиняется.
— Ничего, ничего, рад знакомству с вами, — заверяю его одной из фраз «Учебника поведения для сигомов».
Он принимает мои слова всерьез и предлагает:
— Так закрепим знакомство? — протягивает мне руку. — Максим. В шахматы играете?
Я мог бы отделаться от него другой фразой из того же учебника, но столько радушия и нетерпеливого желания сыграть звучало в голосе Максима, что я решил пожертвовать каким-то часом, чтобы доставить ему удовольствие. Никто из нас никогда не забывал о долге перед создателями.
Иду вслед за Максимом, замечаю нацеленные на меня любопытные, иногда быстрые, косые, скользящие, а иногда откровенно-настойчивые взгляды женщин. Что ж, благодаря создателям, особенно скульптору Сайданскому, мне достался неплохой внешний облик, что должно было, по мнению его и Михаила Дмитриевича, способствовать общению с людьми.
Проходим по палубе к шахматному салону. Здесь сидит много людей, в основном пожилых мужчин. Впрочем, встречаются и молодые, и женщины. Имеется лишь один свободный столик, но кресло около него занято — девочка-малышка устроила на нем спальню для кукол.
— Ты с кем здесь? — спрашивает ее мой новый знакомец.
— С дедушкой. Вон он за тем столиком. — Края губ у девочки загнуты вверх, что придает лицу смешливо-задорное выражение.
И тут же, видимо, не найдя в нас ничего заслуживающего внимания, отворачивается, надевает на куклу пестрый лоскуток, подносит ее к зеркалу.
— Иди к дедушке, — говорит Максим. — Он заждался тебя и потерял из виду.
Вдруг она как-то совсем не по-детски, искоса, взглядывает на нас, спрашивает:
— Я вам мешаю? Тогда я ухожу…
Я замялся, застигнутый врасплох ее вопросом.
— Мешаешь, — строго говорит Максим. — Почему бы тебе не пойти в детский салон, не поиграть с другими ребятами?
Девочка опускает голову, краснеет даже ее тоненькая шейка.
— Извините, — бормочет она, медленно собирая рассыпавшиеся лоскутки, ожидая, что Максим скажет еще что-то.
— Уж больно вы непреклонный, — упрекаю я его, когда девочка с тяжким вздохом уходит.
— Больше, чем невнимание, детям вредит вседозволенность, — ворчит он, усаживаясь за столик.
Мне хочется возразить ему, я думаю: наверное, он не очень любит детей, смотрит на них, как на помеху.
Расставляя фигурки на столике, я придумываю, как бы незаметнее дать ему фору. На восьмом ходу подставляю под удар слона. Максим не преминул воспользоваться моей «оплошностью». Затем даю ему возможность образовать проходную пешку на правом фланге.
Мне кажется, что все идет по задуманному, но внезапно встречаю его удивленно-насмешливый взгляд:
— Поддаетесь? Зачем?
Пошутил? Случайно попал в цель или догадался? Выходит, я недооценил его.
— Ну что вы? — машу рукой, но он только качает головой:
— Я не новичок в шахматах. Мы играем в разных стилях и категориях. Могли бы хоть предупредить…
Такое случается со мной часто: хочу поступить поделикатнее, а кого-то обижаю.
— Видите ли… — начал я, но его глаза сузились и как бы затвердели, вглядываясь в меня.
— Вы — сигом? — спросил он быстро.
Я утвердительно киваю.
— Как это я сразу не догадался, — говорит он.
Теперь обижаюсь я.
— А что во мне такого… приметного?
Он не успевает погасить улыбку:
— Ничего особенного. Мелкие детали. — И, может быть, чтобы замять неловкость, восклицает: — Вот так повезло мне!
Не скрывая недоверия, в упор смотрю на него.
Он отводит взгляд к иллюминатору, где на темных волнах вспыхивают блики, его глаза все еще прищурены, будто он и там что-то рассматривает. Догадываюсь: у него созрел какой-то замысел, какой-то важный вопрос ко мне, и он будет держать его буквально на кончике языка, обдумывать, пока не решится высказать.
— Я сказал вам правду. Следил за всеми дискуссиями в печати еще до… Ну, словом, когда вас только задумывали и обсуждали проблему создания такого существа… И одна мысль вонзилась в меня, как заноза… А потом, когда вас уже начали создавать, когда появился первый сигом Сын, второй — Ант, третий — Юрий, — видите, я помню всех поименно, — я мечтал встретить кого-то из вас и задать вопрос… И вот наконец… Даже не» верится…
Его рука потянулась к пешке, замерла. Широкая сильная кисть была неподвижна, только пальцы чуть вздрагивали, поглаживая фигурку.
«О чем он собирается спросить? — размышлял я. — Скорее всего, задаст один из обычных
