встала, как обычно, в пять часов и ушла на работу, а вечером сказала, что ей стало лучше и она никуда не поедет – и так обойдется... Я не знаю точно, о чем думала мать в ту ночь и в то утро, но очень хорошо могу представить себе это. Она подсчитала, во что это обойдется ей. Стоимость путевки, дорога в оба конца, и потом – пальто, которое надо было купить Коле, учебники и туфли для меня, и во что обойдется корм для коровы и овец, и еще многое другое, что нужно было запасти на зиму, и потом она, наверное, стала считать, сколько получит на трудодни, и, должно быть, выходило намного меньше, чем обычно, ведь путевка была на июль, и ей пришлось бы не работать целый месяц, в самую горячую пору... Да еще неизвестно, какой будет урожай и что она получит на эти трудодни... Вот почему она убедила себя, что ей стало лучше и можно подождать и пока никуда не ехать. Может быть, в следующий раз... Но следующего раза так и не случилось... А за что ты любишь меня? Я уже как-то спрашивала тебя об этом. Ты засмеялся и сказал, что на такой вопрос невозможно ответить. Люблю, и все. Так ли? А вообрази, что я сейчас была бы... ну, скажем, как Настя Звонарева. Тебе смешно? – Ольга очень ясно увидела его снисходительную ласковую улыбку. – Да, пожалуй, если бы я рассказала тебе о Насте и сравнила себя с ней, ты бы наверняка рассмеялся и сказал, что это невозможно. А ведь это не так уж невероятно... Я рассказывала тебе всю эту историю. Ты внимательно слушал и очень сочувствовал мне. Но ты так ничего и не понял. Ты отдал дань моему мужеству, моей настойчивости и целеустремленности, наверно, я даже выросла в твоих глазах – ведь ты неглупый человек, ты не можешь не оцепить таких вещей, и ты считаешь, что такое поведение делает мне честь и очень хорошо, что именно так все и получилось. Но знаешь ли ты, как трудно мне было уехать, чего это стоило мне? Все-таки – почему ты любишь меня? А представь на минутку, что мне так же не удалось бы уехать из деревни... как Насте, например. А ведь мы с ней были очень похожи... Читали одни и те же книги, мечтали об одном и том же, и она была ничуть не глупее меня, и так же хорошо училась, и мальчишки бегали за ней точно так же, как и за мной, – она была очень недурна собой, когда ей было шестнадцать... Еще немного воображения, Юра... Ведь могло все быть наоборот – могла уехать она, а я остаться в деревне, и, может быть, Настя вот так же пришла бы ко мне, а я встречала бы ее в полутемной комнате, и на мне были бы рваные шерстяные носки и грязные галоши...»
Дождь кончился, но в небе угадывались тяжелые черные облака, налитые влагой. Ольга вышла на крыльцо. Давно спала невидимая в темноте деревня. Далеко на горизонте чиркнула по небу беззвучная молния. И вдруг вспомнила Ольга: гроза застала ее с матерью в поле, ей было тогда лет пять или шесть, и она очень испугалась, мать подхватила ее на руки и побежала к только что поставленному стогу. Над головой разрывалось на части небо, били по земле тяжелые струи воды, беспрерывно сверкало синее пламя молний, и от яркого света их не защищали плотно закрытые веки, и Ольга крепко обхватила руками шею матери и спрятала лицо у нее на груди, а мать успокаивала ее, говорила прямо в ухо что-то ласковое. И свершилось чудо – тихий голос матери заглушил жуткое грохотание неба, и хотя еще долго бесновалась гроза, Ольге уже не было страшно под надежной защитой теплого материнского тела, сладко пахнущего потом и сеном... Гроза с широким глухим гулом укатилась за Ишим, выглянуло солнце, но дождь продолжал идти, и крупные быстрые капли его были похожи на маленькие серебряные молнии, веселые и нестрашные. Мать смеялась, целовала Ольгу, ласково приговаривала:
– Ах ты моя глупышечка, кровиночка, лапочка... Да чего же ты испугалась? Я же рядом с тобой, чего бояться?
И мать качала ее на руках, и Ольга вспомнила сейчас ее лицо – молодое, красивое, смеющееся, и услышала ее голос, полный любви и ласки, и вспомнила, как пела мать, склонившись над ней:
Ольга засмеялась и захлопала в ладоши – она решила, что мать специально для нее сочинила эту песенку, и требовала:
– Мамка, еще спой... Ну, еще...
Но мать опустила ее на землю и сказала:
– А дальше я не знаю, доченька. Пойдем, дождь кончился. Смотри, какая радуга!
И она показала Ольге на широкий изогнутый столб красного и желтого света. Ольге показалось, что этот столб совсем близко, и она потянула мать за руку:
– Мама, подойдем поближе, посмотрим.
Но мать не захотела идти, и Ольга расплакалась и не верила ей, что до радуги нельзя дойти – ведь она была недалеко, рядом с холмами, а на холмы Ольга уже ходила с ребятами...
(Много лет спустя в темном зале кинотеатра Ольга снова услышала этот напев, только слова были другими:
Но память только механически отметила, что она уже слышала этот напев – все...)
А сейчас, вспомнив наконец-то лицо матери и ее голос, Ольга торопливо вернулась в комнату и подошла к фотографиям на стене. Взявшись за рамку руками, она жадно вглядывалась в пожелтевшие кусочки картона, но из-под тусклого стекла на нее глядело другое лицо – неподвижное, мертвое, лицо старой женщины с ничего не выражающими глазами... Она перевернула рамку, чтобы не видеть этих мертвых глаз, и села на кровать, растерянно спросила кого-то: «Как же так? Зачем?» В этом коротеньком слове – «зачем» – не было ничего конкретного, но это-то и было страшно. Можно было объяснить, зачем она уехала отсюда, почему не приезжала, когда была жива мать, почему ей не хотелось ехать сюда, когда она уже знала, что мать умирает, почему она чувствует себя здесь лишней, ненужной, и почему она так думает о Юрии, – но почему именно с ней все это случилось? Почему?
Она встала, пошла к окну и, мельком увидев себя в зеркале, резко повернулась и стала глядеть на свое отражение. Увидела она свои сухие блестящие глаза, растрепанную прическу, дымящуюся сигарету в уголках крепко сжатых губ, и, запустив руку в волосы, она подумала: «Девочка Оля, почему ты стала такая? Когда же это началось у тебя? И как же ты дальше-то будешь жить?»
Вспыхнула молния, от тяжелого грохота покачнулся воздух, и Ольга бросилась закрывать окно. Придерживая створки руками, она несколько минут смотрела в темноту, очень густую и черную после мгновенных огненных вспышек, и когда зашумел веселый весенний ливень – закрыла окно и легла спать.
Засыпая, она решила: «Надо пожить здесь недели две...»
Утром ее разбудило солнце. Ольга вышла во двор и зажмурилась, солнце буйствовало не только в небе, оно щедро разбрасывало свои лучи, отражая их от кадки с водой, от лезвия топора, от оконных стекол. Коля, голый по пояс, уже сильно загоревший, обтесывал кол, и Ольга залюбовалась его сильным телом. «А ведь он красивый парень... Интересно, что за девушка эта Маша?» Коля положил топор и улыбнулся ей.
– Ну, как спалось?
– Хорошо.
