Ринна лежала на кровати, лицо ее горело от ярости. Черт бы его побрал! Пусть ей потребуется все ее самообладание, она не уступит ему. И даже если ей потребуется весь остаток жизни, она вернет ему деньги за больничные счета своего отца.
К тому времени, когда Трэвис, обернув торс полотенцем, вернулся в комнату, ей удалось немного успокоиться. Она притворилась, что зачиталась журнальной статьей, пока он ходил по комнате, готовясь лечь в постель. Но от нее не ускользали, ни одно его движение, ни один шаг. Наконец кровать заскрипела под тяжестью его тела. Ринна быстро погасила свет.
– Спокойной ночи, Трэвис, – сладким голосом произнесла она.
– Спокойной ночи, Ринна.
В тиши темной комнаты Трэвис постарался восстановить события прошедшего дня. Он всегда поступал так, и частенько эти долгие размышления помогали ему решить стоявшие перед ним проблемы. Но обычно они были связаны с лошадьми. Меньше всего его волновали высокие, красивые женщины, да к тому, же еще и упрямые. Ринна Уилльямсон-Мартин представляет собой такую головоломку, решить которую ему не под силу. У него было бесконечно много доводов не доверять ей. Но почему, черт возьми, ему так хочется ей верить?
Тяжело вздохнув, Трэвис схватил свой ночной халат, хлопнул дверью и направился по лестнице вниз.
Между ними было заключено негласное перемирие. Следующие две недели Ринна и Трэвис относились друг к другу, как цивилизованные противники: с подчеркнутой вежливостью, сохраняя внутреннюю враждебность. Старались по возможности избегать друг друга. Появлялись вдвоём на званых обедах и вечеринках, изображая из себя влюбленных. В отдельные моменты Ринна была готова поверить в это, но по возвращении домой холодная война возобновлялась.
Август выдался знойным и влажным. Ринна проведывала отца в больнице и готовила Энди к детскому саду. Список вещей, необходимых сыну, казался бесконечным: новые джинсы, гимнастические тапочки, куртки, рубашки, свитера. Отчаяние Ринны усиливалось по мере того, как уменьшался ее скромный счет в банке, с которого она снимала все новые и новые суммы. Что ей делать, если вдруг Энди заболеет? Как ей расплачиваться с врачами? Но пока Энди здоров, она отказывалась просить деньги у Трэвиса.
Вместо этого она делала вид, что оплачивает покупки, пользуясь банковским счетом Трэвиса. Она купила несколько новых платьев, но не на его деньги и отнюдь не в модных магазинах. Ринна укладывала свою старую вещь или что-то из приобретенного в отделе уцененных товаров в коробки с эмблемами дорогих магазинов, сохраненные Тельмой, и оставляла их на видном месте, чтобы они попадались на глаза Трэвису. Если он спрашивал ее о цене, она пожимала плечами и вела себя так, будто не имеет ни малейшего понятия, когда придет счет за покупку. И при каждом удобном случае надевала жемчужное ожерелье.
Напряжение, усиливаемое изматывающей жарой, становилось все сильнее. Решив не отказываться от удобств, она спала на широкой кровати, каждый раз надевая свой фланелевый халат и накручивая волосы на бигуди. Проследить за реакцией Трэвиса ей не удавалось, он появлялся в комнате, когда она уже спала, а уходил, прежде чем просыпалась.
Все дни Трэвис проводил в конюшне, работая со Стальным Кинжалом. Теперь, когда подковы имели мягкие прокладки, жеребец бежал с большей охотой. Хотя нрав его по-прежнему оставлял желать лучшего и отучить его от дурных привычек становилось все труднее, на дорожке он вел себя вполне прилично, подчиняясь поводу и шпорам. Вечерами Ринна отправлялась в конюшню проведать жеребца. Он по привычке тянул к ней морду в ожидании изюма.
Невозможно описать изумление Ринны, когда Трэвис предложил ей поехать на скачки в Санфорд. Несколько секунд она стояла, молча уставившись на него.
– Что? – наконец удалось ей вымолвить.
– Я подумал, что, может быть, тебе захочется съездить с нами в Саратога-Спрингс, – повторил он ей. Спокойно, без споров они могли касаться только двух тем: лошади и Энди. – Ты предложила эти прокладки для копыт Кинжала. Возможно, ты хочешь понаблюдать за его первой скачкой.
– Конечно, – сказала она, с готовностью принимая его предложение. Уже несколько лет она не была на скачках. – Только как быть с Энди?
– Мы будем отсутствовать всего пару дней. Я отправлю Кинжала самолетом в последний момент. Боюсь, он будет нервничать, находясь, все время на ипподроме, а котенок еще слишком мал для такого долгого путешествия.
За последние дни Кинжал очень привязался к котенку. Сколько бы этот огромный серый конь ни брыкался и ни бил копытами в стойле, котенку он не причинял никакого вреда. Обычно тот, мурлыча, терся о его ноги, а ночами они вместе спали на охапках свежего сена.
– Дэвид едет с нами. Втроем поедем. Ну, и Чарли, конечно.
– Ты не боишься, что Кинжал плохо перенесет перелет?
Трэвис отрицательно покачал головой.
– У него полно дурных привычек, но дорогу он переносит хорошо. И потом, это займет всего два часа, а на машине заняло бы два дня.
Весь следующий день Ринна провела в приготовлениях. В пятницу, за день до скачек, она попрощалась с Энди и вместе с Трэвисом и Дэвидом поехала в аэропорт. Кинжал нервничал и упирался при погрузке в самолет, и Ринна подумала, что он испортит им всю дорогу. Однако Чарли, подмигнув ей, дал коню пригоршню изюма. Менее чем через три часа они уже приземлились в Нью-Йорке.
Трэвис отправился с Кинжалом в конюшню, а Ринна пошла, осматривать ипподром. Она надеялась, что вот-вот встретит отца. Она представила, как он вышагивает по ипподрому, перекидываясь шутливыми колкостями с приятелями, и обсуждает достоинства лошадей.
Расположенный в Кэтскиллс саратогский ипподром раскинул трибуны среди густых деревьев, на земле, известной целебными источниками. Здесь, среди тихой природы, обычно лихорадочная жизнь пестрого мира людей, связанных со скачками, замедляла бешеный темп. Над главной трибуной возвышались купола, с балконов второго яруса свешивались гирлянды цветов герани и петунии. Часть трибун была выкрашена в красно-белую полоску. Заразительное возбуждение царящей атмосферы скачек тут же передалось Ринне. Она просто бродила по ипподрому, наслаждаясь картиной происходящего.
