лестницы доносится неумолчный звяк золота. За полторы сотни лет против них эмпирическим методом подобрали надежное средство: достаточно было взять лучину из железной корзинки на стене, поджечь от висевшего тут же факела и бросить в каморку. Свистнет порыв ледяного ветра – вмиг исчезнут и призрачные подонки, и призрачное золото…
Они были совершенно неопасны, но Сварог, как любой, обошел то место десятой дорогой, чтобы не встречаться лишний раз с парочкой негодяев. А потом сделал крюк, чтобы не проходить по Ажурной лестнице. Там обитало нечто гораздо более злокозненное. Если встать на определенном лестничном марше, то на площадке очень скоро появится женщина в пышном алом платье – молодая, красивая, черноволосая, совершенно не обращая на тебя внимания, примется танцевать под слышную только ей музыку, весьма грациозно, завораживающе, так что хочется смотреть и смотреть – но нужно уходить побыстрее. Как только и ты начнешь слышать музыку, тут тебе и конец. В деталях существовали значительные расхождения, но все старинные предания сходились на одном: как начнешь слышать музыку, считай, что пропал. Тем более, что порой происходили в здании загадочные исчезновения самого разного народа, от лакеев до титулованных, пусть и редко. Никто не знал, что это за плясунья такая, когда объявилась впервые и кем, собственно, является, но она существовала точно, Сварог ее однажды сам видел мельком и побыстрее ушел, не склонный проверять на правдивость старые легенды.
Во дворце хватало и других призраков, но уже не в «царской» его части, так что Сварог о них мало что знал.
Он вышел на широкое крыльцо, где торчала старуха Грельфи и стояли полдюжины ратагайцев, моментально сомкнувшихся вокруг него с нагайками наготове.
– Пойдемте? – предложил Сварог старой колдунье. – Или передумали все же?
– Да ладно, назвался кошкой – изволь мяукать… – старуха проворно засеменила рядом. – Порой я и сама диву даюсь, светлый король, какого рожна встреваю в ваши рискованные предприятия, словно юная дуреха с вертлявой попой и ветром в голове…
– У меня есть одно несомненное достоинство, – сказал Сварог. – Все, кто идет за мной, очень быстро забывают о житейской скуке, бытие у них начинается насыщенное и интересное.
– Дождусь я когда-нибудь интересных сюрпризов на свою костлявую жопу… С вами того и жди…
– Вот за что я вас люблю и уважаю, госпожа Грельфи, так это за ваш неиссякаемый оптимизм, – сказал Сварог искренне. – Не переживайте, душевно вас прошу, взъерошенного ежика голой задницей не возьмешь. Вас, в конце концов, на аркане никто не тянет…
Старуха не отставала, шла с ним в ногу, ворча:
– Тянет, не тянет, да как же вас одного отпустишь с этими степными дуроломами, что только и умеют жеребят от поноса заговаривать да сусликов от шатров отгонять «магическим цоканьем»…
Шагавший по пятам Барута, старший среди табунщиков, сдержанно прокомментировал:
– Язык у тебя, старая ты старуха, как помело, чтоб тебе Барлая во сне увидеть…
– Милый, – задушевно сказала Грельфи. – Знал бы ты, какую нечисть я, убогая, видывала въявь, а не во сне, когда ты еще сопливым отроком без порток бегал и на старой кобыле учился, как с бабами обращаться… Обосрался б, душевный.
– Будь тебе годков на полсотни поменьше, дал бы я тебе щелбана в лоб, чтоб звон пошел.
– Дубье степное. Когда мне было на полсотни лет поменьше, такие, как ты, не щелбаны мне в лоб давали, а мошной трясли и на коленях ползали, домогаясь позволения в сено завалить и подол задрать…
– И как, неплохо зарабатывала? – спросил Барута с интересом.
– Дождешься, урод кривоногий, такое нашлю…
– Разговорчики в строю, – недовольно сказал Сварог. – Как дети малые.
– Да это мы, светлый король, от волнения, неужто не понимаешь? – фыркнула старуха, но приумолкла.
В совершеннейшем молчании они шагали по мощеным дорожкам меж домов для дворцовой прислуги, парковых аллей и казарм. Очень часто навстречу им из самых неожиданных мест бдительно выдвигались то гвардейцы с обнаженными мечами, то широкоплечие личности в цивильном, державшие руки за отворотами камзолов. И всякий раз молча отступали в тень, узнавши короля.
Несмотря на ночную пору, дымили все три трубы дворцовой поварни. В небе исполинским желтым диском светил Семел, куда ни глянь, нереально четкие черные тени перемежались с золотистым сиянием. Через четверть часа они вышли к горбатому мостику, за которым и начиналась запретная территория, где никто не бывал вот уже сто двадцать пять лет. Мостик, добротно построенный на века, казался новехоньким.
Грельфи молчала, и Сварог первым шагнул на продолговатые каменные плиты, держа топор наготове, прекрасно помня, в каком кармане лежит шаур, не расслабляясь и пустив в ход все свои способности. Чего он никогда не забывал, так это слов Лесной Девы о том, что ему следует беречься мостов. Учитывая, что иные ее предсказания уже сбылись как-то незаметно для заинтересованных лиц, шарлатанством тут и не пахло…
Ратагайцы придвинулись к нему, обступили теснее, Варута безостановочно шевелил губами, определенно повторяя какие-то степные заклинания от нечистой силы. Табунщики никак не могли считаться опытными волшебниками, но, как это частенько случается с людьми, ведущими вдали от цивилизации самый патриархальный образ жизни, много чего
Однако Сварог пока что ничего
Они уверенно шагали вперед – по мостикам, то горбатым, крутым, то прямым, узеньким, мимо заросших ряской неухоженных прудов, мимо беломраморных статуй на круглых постаментах, мимо беседок, где когда- то любили, ревновали и страдали – каменные сохранились, а вот иные деревянные пришли в запустение, развалились.
Вот он, наконец – мост с каменными кречетами на перилах. Длиной в каких-нибудь десять уардов. Он вел на островок, а на островке нетронутым возвышался павильон из розового камня, фантазийное сооружение со стрельчатыми оконными проемами, высокими крышами и замысловатыми флюгерами. Над входом красуются каменные лилии, от которых Академия и получила свое название. Двустворчатая дверь приоткрыта – еще с
Перейдя мост, Сварог остановился. Сквозь приоткрытую дверь он видел внутри павильона, пронизанного насквозь лунным сиянием, очертания старинной мебели и нечто вроде огромной чаши посередине. Стояла совершеннейшая тишина, ни малейшего шевеления вокруг.
– Ну как? – спросил он напряженно. –
– По совести, ничего я не чую, мой король, – сказала Грельфи так же серьезно. – Ни дурного, ни чего хорошего. Фигурально выражаясь, полнейшее безветрие, тишина и покой…
– Вот и прекрасно, – сказал Сварог. – Все остаются здесь. Если там нет ничего скверного, все и так обойдется, а если что-то плохое и случится, вряд ли вы меня от него спасете – если накроет, так всех одинаково…
И он медленно пошел к распахнутым створкам, напрягшийся, как сжатая пружина, готовый ко всему, держа топор на отлете так, чтоб вмиг нанести страшный удар.
Двери были распахнуты так широко, что он вошел, не поворачиваясь боком, не сгибая руку с топором. Все внутри было залито бледно-золотистым сиянием, так что глазам не пришлось привыкать к темноте, не потребовалось «кошачье зрение».
Он присматривался, стоя в паре шагов от порога. Та огромная чаша высотой по пояс человеку, судя по вычурным, позеленевшим трубам в центре, была когда-то фонтаном. Внутри павильона не оказалось ни перегородок, ни альковов, одна огромная комната – в былые времена никто тут друг друга не стеснялся. Низкие широкие ложа, изящные столики, до сих пор уставленные посудой и графинами, ковры на полу, вдоль стен мраморные статуи, изображавшие влюбленные пары в самых разных житейских ситуациях: от робкого ухаживания до яростного наслаждения друг другом. На всем лежит толстенный слой невесомой, лохматой пыли. Ни следа переполоха, панического бегства, смятения – ни один стул не перевернут, ни один бокал не упал…
