Однако случалось и по-другому – хотя бы как в тот вечер, когда сам Мурена Сарпайк лично явился вымогать у Сатимэ ежемесячную дань («Ты, Лим, не кобенись; все платят, и ты плати; а то ведь может беда приключиться – пожар в заведении, к примеру, или с дочкой несчастье…»). Специально нанятые дюжие вышибалы упорно делали вид, будто не понимают, что происходит; слуги куда-то поисчезали – рядом с кабатчиком остался один Нор. Глядя, как двенадцатилетний сопляк хватается за кочергу, Мурена зашелся громким визгливым смехом, только веселье получилось недолгим. Через несколько дней смешливый громила подох от увечий в приюте Скорбящей Морячки, и префектура замяла дело: прямого убийства не было, а Сарпайк при жизни наводил ужас не на одних только кабатчиков. Даже его собственные подручные не подумали мстить убийце – кто ж это станет мстить за благодеяние?
Да, жизнь со временем не становилась нежнее. Детство уличным котом прошмыгнуло под ногами равнодушных прохожих – прошмыгнуло и сгинуло. Слишком рано обоим им – и Рюни, и Нору – пришлось почувствовать себя взрослыми (впрочем, так всегда получалось с жителями Арсда). И все-таки Нор поддался туманным угрозам и мальчишеской жадности к боевому оружию, отлучив себя от Рюни. Что и на что его угораздило променять, парень понял только во время памятной встречи в школьных угодьях. А поняв, попытался исправить; а попытавшись, наломал весел. Страшно подумать, сколько всяческих бед вытерпела из-за него любимая… Да, именно любимая, нечего прятать от самого себя это слово! Только соплякам да ханжам оно может казаться стыдным!
И вот теперь выясняется, что жирный скот с вице-адмиральским жгутом на рукаве волен отдать Рюни в позорную кабалу, и Нор, зная об этом, способен думать о чем-то другом.
Парню вспомнилось, как гнавшие в Прорву рейтары обзывали его песьим подхвостьем. Песье подхвостье и есть, даже хуже, в мириады раз хуже! Но свиноообразному орденскому подонку все равно не жить, и холуи не спасут, и Ветра не заступятся, если хоть щепотка справедливости еще уцелела в мире…
Очевидно, лицо потерявшего над собой контроль Нора весьма наглядно изобразило его намерения, потому что охранник вдруг напрягся, а непонятный щеголеватый старик захлебнулся дребезжащим смешком:
– Ты, маленький, чего глазами сверкаешь на вельможного иерарха? Ты не сверкай, не имеешь права!
Слова этого диковинного человека показались знакомыми, словно бы когда-то уже приходилось беседовать то ли с ним, то ли с кем-то, умеющим говорить так же странно: ехидно и одновременно участливо. Ощущение было мимолетным – накатило и сгинуло, – однако оставило после себя твердую веру в доброжелательность нелепого франта. А тот продолжал разглагольствовать, хихикать, как дурачок, но острые ледышки его глаз ощупывали Нора с непраздным, требовательным интересом:
– Ну, соврал мой душевный друг иерарх, хотел припугнуть тебя, маленького, тем, чего быть не может… Так ты уж прости его, не таи досады. Ты простишь, тебя простят… Ты ведь тоже врал расследователям. И ему сегодня соврал. Так чем же он хуже?
Вице-адмирал, все это время старательно делавший вид, будто происходящее ему до флагштока, не вытерпел, подал голос:
– Напрасные хлопоты. Даже если заговорит, доверия ему не будет. Слишком упорствовал в обмане.
– Это ты не о себе ли? – покосился на него щеголь. – Душевно прошу, твое вице-священство: коли сам управиться не сумел, так уж хоть мне не мешал бы.
Несколько мгновений он всматривался в зрачки иерарха (пристально, с этаким нехорошим прищуром), потом вновь обернулся к Нору:
– Ты, маленький, за подружку не бойся. Боевую сталь ей начальник гарнизона Каменных Ворот под свою ответственность доверил; он же и признался, что в Прорву позволил идти. Вот его, по всей видимости, накажут, однако особой досады не причинят. А с тобой… – Он снова прищурился, закусил бескровную губу. – С тобой мы, наверное, вот как обойдемся: ступай-ка отсюда, куда пожелает душа. Только оденься сперва, а то ведь прохожие станут удивляться…
Пока парень хлопал глазами, не в силах поверить услышанному, вице-адмирал затеял какой-то спор с негаданным Норовым благодетелем. Начали они шепотом, однако почти сразу же перешли на крик, мало беспокоясь, что остальным присутствующим слышно каждое слово.
«Прошу верить: для меня интересы дела важнее…» – «А коли важнее, так не мешай!..» – «Наушничества не терплю, но сегодня же доведу до ведома…» – «Ты сперва меня до греха доведешь!» Так продолжалось довольно долго, а потом вице-адмирал вдруг смолк на полуслове и стремительно направился к выходу. Он уже распахивал дверь, когда щеголь выкрикнул ему вслед: «Эй, священство! Ты о наперед условленном не забудь! Сделаешь?» Иерарх оглянулся, кивнул без особой любезности и выскочил в коридор. Порученец-дознаватель ушмыгнул вслед за ним. Охранник заволновался, затоптался на месте, нерешительно посматривая то вслед ушедшему вице-адмиралу, то на как-то сразу усохшего, потускневшего старичка. Тот вяло махнул рукой: иди уж, мол, за начальством. Потом, заметив, что Нор все еще подпирает стену, прикрикнул:
– Ты что, душевного приглашения дожидаешься, с реверансами? А ну, шевелись!
И добавил уже по-другому, с усталостью в голосе:
– На это вице-священство не очень серчай – он злобен только в меру собственной глупости. А подружку твою сей достойный господин самолично домой отправил; только велел папеньке передать, чтоб задницу чаду своему надрал до небесноподобной лазурности. Оно бы, кстати, и тебе нелишне; жаль, что некому…
Подойдя к столу с одеждой, Нор снова замялся. Убогие дикарские шкуры надевать не хотелось, а партикулярное платье после отлучения перешло в собственность Школы – наверное, трогать его нельзя. Или можно? Искоса поглядывая на старика, он осторожно взялся за потертые кожаные штаны. Запрещения не последовало. Впрочем, старец и не обращал внимания, что там тащит со стола однорукий парнишка. Старец рассматривал вынесенную Нором из Прорвы ладанку, бурчал недовольно:
– Сызнова эта дрянь вонючая… Вот тоже загадка: для чего они ее на себе таскают? Глупость… А дубинка? Дубинку-то где он мог подцепить?!
Старый щеголь пробормотал еще что-то, уже вовсе неразборчивое, потом вздернул голову, глянул Нору в глаза:
– Что это? – Длинный костлявый палец упирался в зацепившийся за ладанку обрывок цепочки.
Напуганный внезапным вопросом, парень вздрогнул так, что едва не оборвал завязки штанов, с которыми, сопя, возился в это мгновение.
– Н-не знаю… Не помню, – выдавил он.
– Опять «не помню»? Не врешь ли? – Старец недоверчиво прищурился и вдруг улыбнулся: – Ладно, покамест поверю. Про дубинку тоже не помнишь?
Нор только головой помотал.
– Ладно, – рассеянно повторил старик, – ладно… Ты, маленький, не стой, ты одевайся. Прежнюю свою одежду всю можешь взять, и железку, что вместо руки надеваешь, – тоже. И нож вот этот… – Он попробовал ухоженным ногтем остроту клинка, пренебрежительно сморщился. – Не сталь, особого позволения не требуется, так что владей. А прочее оставь где лежит. И шевелись, душевно прошу тебя: шевелись расторопнее. Время не золотишко, но тоже счет уважает. Без меня тебя вряд ли отсюда выпустят, а мне копания твои пережидать недосуг…
Да, он явно спешил, этот странный человек. Не успел Нор толком одеться (одежда, кстати сказать, будто усохла от хранения: застегивалась еле-еле, давила, резала, терла), как старик кинулся прочь из комнаты, да так, что поспевать за ним пришлось почти бегом. Они петляли по бесконечным коридорам, и парень изо всех сил старался быть как можно ближе к затянутой в зеленый бархат сутулой спине. А потом он чуть не грохнулся всем телом об эту самую спину, когда старец внезапно остановился и завопил негодующе:
– Нет, ты глянь, ты только посмотри! Ты глянь, кто из покоев вице-священства выбирается! Вот тебе, маленький, и орденское целомудрие!
Причины для подобного негодования, по мнению Нора, не было никакой, хоть парень и счел нужным на всякий случай поддакнуть. В нескольких шагах впереди из какой-то двери вышла девушка. Ну так что? В этом здании им повстречалось немало дам всяческих возрастов, и ни одна из них старого франта не
