А Чубарь, наоборот, обрадовался.
— Как ты проведал, что я здесь? — спросил он возбужденно после того, как они крепко пожали друг другу руки.
— Сорока отсюль прилетала, — пошутил Зазыба, тоже не пряча радости. — Ну, а по правде?
— Если по правде, то бабиновичский Хоня сказал.
— Где ты его видел?
— В местечке.
— И он тебе сказал, что я в Мамоновке? — насторожился Чубарь. — Откуда он мог знать?
— Нет, об этом я сам догадался.
— Вот и хорошо, — успокоился Чубарь. — А то я уж, грешным делом, подумал… Да ты садись, — пригласил он и, как только Зазыба опустился в самодельное, с гнутой спинкой кресло, которое словно бы с расчетом было поставлено дальше от окна, спросил о самом главном: — Ну как тут, заместитель? Что нового?
Зазыба усмехнулся.
— Гм, нового… Нового много, считай, что все новое. И самое первое — это то, что ты теперь уже не председатель, а я не заместитель. Потому что колхоза нет.
— А не поторопился ты его распустить?
Зазыба пожал плечами, снова усмехнулся, но более нетерпеливо.
— Я и сам одно время думал, не торопимся ли мы. Даже полаялся кое с кем. А потом вижу — в самый раз. Особенно если учесть, что комендант тоже неудовольствие выразил нашей торопливостью, даже проборку сделал мне за это на совещании.
— Что за совещание?
— Обыкновенное. Немцы собирали полицейских, старост, председателей колхозов, где они остались еще, ну и советовались, как новый порядок ладить.
— А ты при чем здесь? Ты ж не староста и не полицейский. Даже не председатель колхоза.
— И я так считал, что ни при чем. А комендант почему-то не поверил. Тоже вызвал. Да и говорит при всех, что мы самоуправством занялись, поделив колхозную собственность. Грозился, мол, расследует дело. Так что не один ты недоволен.
— Ну, комендант — это одно, а я — другое!
Зазыба вдруг почувствовал в Чубаревом голосе прежнее упрямство, которое порой граничило с безрассудством и нередко мешало им жить в согласии между собой. Поэтому сказал примирительно:
— На это есть санкция колхозного правления. Протокол тоже составлен, чтобы раздать имущество и поделить посевы. Но не насовсем, а только на сохранение колхозникам до прихода Красной Армии.
— Что-то я не слыхал раньше такой директивы. Что, новая поступила? — пронзительно глянул на Зазыбу Чубарь.
— Просто правленцы сами решили так.
— С твоей, конечно, помощью?
— А как же.
— Что я тебе говорил? Приказано было уничтожать, все уничтожать! Не сохранять, а уничтожать! Думаешь, немцы такие дураки, чтобы не найти, где вы что спрячете? Я сам когда-то при раскулачивании искал, знаю.
— Ну, что найдут, а что и нет.
— Вот, вот!…
Видя, что на Чубаря мало действуют его доводы, Зазыба решил зайти с другой стороны, надеясь, что это уж непременно подействует.
— Вот ты говоришь, — покачал головой он, — что будто бы все треба только уничтожать, чтобы не досталось немцам. Думаешь, мне очень хочется, чтобы они жирели на наших хлебах? Кстати, я потом беседовал с Маштаковым. Тот тоже не говорил, чтобы я подчистую уничтожил все.
— А чего же он хотел?
— Ну, конкретных указаний не давал, но уничтожать колхозное достояние не приказывал. Говорил, в частности, что хлеб и самим понадобится.
— Когда это было?
— Сдается, не па другой ли день, как ты ушел из Веремеек.
— Он к тебе приезжал?
— Нет, в Кулигаевку. А меня уже после покликали туда.
— Ну, и про что вы говорили?
— Примерно про все. Кстати, о тебе он тоже спрашивал.
— А ты что?
— Сказал, что видели тебя на большаке, небось подался в Крутогорье.
— А он?
— Возмутился. Говорил, что тебя где-то ждали перед этим, а ты не пришел.
Чубарь долго молчал, потом спросил:
— Как полагаешь, он здесь, в районе?
— Чего не ведаю, того не ведаю, — развел Зазыба руками. Тогда Чубарь отбросил взмахом головы волосы, чтобы не падали на лоб и лежали ровней, согнал с лица глубокую задумчивость, которую сменили нетерпение и решительность, и перевел разговор на другое.
— Ну, про колхоз и про то, что вы теперь делаете, я наслушался за эти дни и от нее, — Чубарь кинул взгляд на хозяйку, которая все еще находила себе какие-то дела в хате. — Только не хватало услышать от главного действующего лица. Теперь и это состоялось. Таким образом, надо считать, что новый порядок в Веремейках уже действует. И полицейский есть?
— Есть. Браво-Животовский.
— Жаль, что до него в свое время не добрались. Затаился, подлюга. — Ты с ним осторожней. Вооруженный ходит, да и грозился как-то, что не пощадит тебя, если встретить доведется.
— Тут кто кого. Я тоже без винтовки не хожу. Поразводили сволоты разной!
— Да она как-то сама…
— Потому что ждала, покуда время настанет. Браво-Животовский тоже был на совещании?
— Он меня и возил.
— Значит, начал командовать?
— Остерегается еще брать все на себя, но дело идет к тому.
— Что его держит?
— Выгадывает, чтоб уж наверняка все было. Чтоб не получилось какой неожиданности: а вдруг да наши попрут немцев обратно?
— Глянуть бы одним глазом на него.
— Думаю, не разминуться вам.
— Значит, тебя немцы ругали, что колхоз распустил? — весело, будто сдерживая смех, поглядел на Зазыбу Чубарь. — О чем же они думают?
— Как о чем? — не понял Зазыба.
— Ну, чего хотят от колхоза? — уточнил Чубарь.
— Хлеба, — ответил Зазыба.
— Значит, вообще собираются оставлять колхозы? — недоуменно заморгал Чубарь.
— Сдается, нет. У них все уже продумано. Снова обещают крестьянам индивидуальное землепользование. Но с постепенным переходом. Через общину.
— А какая корысть им тогда канителиться?
— У них на этот счет есть свое толкование. Но все толкования — пустое. Просто нужен наш хлеб. Ну, а из колхоза легче его забрать. Дальше там, мол, еще неизвестно, что будет, а теперь понятно — нынешний хлеб выращен, значит, не надо всякими перестройками мешать мужикам убирать его.
— Вот видишь, — воскликнул Чубарь, — немцы своей линии держатся, а ты помогаешь им!
— Я уже тебе не один раз объяснял, — поморщился Зазыба, — не треба все сводить к одному — бросить хлеб и уничтожить. Думаешь, Красная Армия сюда вернется с хлебными обозами, чтобы мужиков кормить?
