от горя и сочувствия. Не помню, плакал я тогда или нет. Скорее всего, плакал. Ну поймите меня, граф.
– Я вас понимаю, Алекс, – сказал я, стараясь, чтобы мои слова звучали искренне, а не как дежурные, – не думайте, что я не знаю, что такое любить и как это – бояться за любимого человека.
Он кивнул и продолжил:
– Я пошел к своему начальнику и попросил у него помочь мне улететь по делам. Он долго расспрашивал, куда я лечу. Я придумал какую-то чушь насчет незаконченного материала для географического общества. Он сказал, что это может подождать и что он не хочет нарываться на адмирала в это время. Я его долго уговаривал. Говорил, что мне еще монтировать материал и, возможно, даже переснимать многое. Короче, он подписал рапорт. Я пришел с бумагой к ней… Она была так счастлива. А я и радовался за нее, и чуть не плакал… Она просила высадить ее поближе к вашей столице, чтобы она могла обратиться за помощью к вам. Мол, вы ее земляки и вы обязательно поможете. Она не ошиблась. Она хотела лететь немедленно. Но разрешение было без сроков, и я уговорил ее не спешить. Вечером, когда кругом бродят пьяные парочки, нам было бы проще уйти незамеченными. Я надеялся, что мы с ней будем близки хотя бы в последний раз… но как-то и она сидела на нервах, да и я себя чувствовал отвратительно. Короче, просто так просидели у меня в каюте на «Патриоте». Я наливал нам чай, надеясь, что его наркотическое действие успокоит и ее и меня. Но я только все больше сваливался в черную меланхолию. Так много хотелось спросить у нее, и не поворачивался язык… После ночных новостей эскадры мы вышли и покинули корабль. Часовые, несмотря на то что я нес ее немаленькую сумку, нас не останавливали. До моей коробки мы добрались без приключений и эксцессов. Забрались внутрь.
Алекс чуть улыбнулся и отвлекся:
– Она так забавно здоровалась с Личностью корабля. Словно старого друга приветствовала. Они с ним разговаривали, пока я заводил корабль и получал у удивленного диспетчера разрешение на взлет. Но по заявке мне дали право подняться. Приземлились мы в холмистой местности на восток от Тиса. Я все огни потушил перед посадкой, так что, думаю, никого не напугал.
– «На ощупь» садились? – удивленно спросил я у него, и он кивнул:
– По приборам… Не впервой.
Я усмехнулся и заметил:
– Флот и правда многое потерял в вашем лице. Давайте дальше.
– Она сразу хотела убежать, но я остановил ее, умоляя хотя бы до утра подождать. В этой темени и слякоти она бы себе ноги переломала. Да и мало ли кто ночью в тех местах обитает? Она сказала, что подождет, но что это опасно. Она была права, нас засекли, в смысле, что мы совершили посадку в запретной зоне. Послали мне запрос, какого черта я там делаю. Пришлось выдумать поломку. Они сказали, что высылают эвакуатор, но я сказал, что и сам прекрасно уже могу лететь. Мне дали пять минут, чтобы я убрался оттуда. Получается, они дали нам пять минут на прощание.
Он замолчал, глядя на огонь.
– Граф, мне тяжело об этом говорить, я, если вы не против, пропущу. Расставание – это всегда тяжело. Я вернулся сразу на базу, написал объяснительную о поломке, сдал ее дежурному и пошел к себе спать. – Он усмехнулся. – Спать… Я так и не смог уснуть. Потом выполз в кают-компанию эсминца, попил чаю. Промучился до рассвета. А на рассвете уже тревога вовсю по Эскадре ревела. Катя верно рассчитала. За ней буквально по пятам шли. После моей записки о странной поломке меня, естественно, тоже в оборот взяли. Допросили Личность. И знаете, что самое смешное? Личность ничего не помнила о Кате. Абсолютно. Словно сама себя очистила. Или словно Катя сказала кораблю забыть о ней, и он забыл. Короче, я отмазался, но наблюдения с меня не сняли. А я продолжал работать, служить. Мне оставалось еще три месяца до окончания контракта.
На объект мы так и не вернулись. «Саркофаг» вскрыть не смогли и пробовали на нем все: от консервного ножа до взрывчатки. А мне было поручено заниматься другими делами. Так как я по второй специальности геолог, то был переведен в геологическую группу полным помощником ее начальника. Мне дали направление работы, и я начал заниматься полезными ископаемыми на приполярных архипелагах. На меня навалили оценку объемов залежей редкоземельных элементов, но позже пришлось переключиться исключительно на токсичные тяжелые металлы. Слишком уж у вас там много этого добра. Работа адская была и неблагодарная. Приходилось тоннами грузить породу и переправлять в эскадру для ее обработки… Вы на золоте сидите, граф. То, что в обычных условиях получается с помощью тяжелейшего процесса, у вас разбросано под ногами. Правда, там жить нельзя – из-за вулканической активности, постоянно повышенного фона и других факторов, но это уже второй вопрос… Работал я много. Работа мне всегда помогала забыть тоску и печаль. Я, наверное, трудоголиком стал. Чем больше я грустил о ней, тем больше я работал, чтобы избавиться от воспоминаний.
Где-то через три недели ко мне подошел один из офицеров с флагманского корабля и попросил меня вечером зайти к нему. Для беседы. Я спросил, о чем беседовать будем. Он сказал: «О Кате». Сначала я подумал: он из разведки, вот и собирается у меня в простецкой беседе двух мужиков выудить что-нибудь о ней. Я ошибался. И сильно.
Он оказался одним из участников… Он стал координатором, когда она сбежала. Именно ему она передала все ключи и все контакты. И рассказала, что ее буду вывозить именно я. Она была уверена, что я ее вытащу. Разобьюсь, но вытащу.
– И что он хотел от вас? – спросил я, немного удивляясь эмоциональности Алекса.
– Не знаю. Никаких задач он передо мной не ставил. Ни о чем не просил. Наверное, она ему сказала, что я не перевариваю таких, как они. Мы просто поговорили. И он мне сказал, что через пару недель в эскадре станет очень жарко и что мне имеет смысл убраться до этого срока. Именно Катя просила, чтобы меня убрали куда-нибудь подальше во время бунта. А может, они боялись, что, когда все начнется, я не выдержу и все расскажу полиции и контрразведке Эскадры. Не знаю. И вряд ли узнаю. Но тогда я вернулся в свою комнату и очень долго с теплотой вспоминал о ней. Уходя, она думала обо мне. Она заботилась, чтобы я не попал в переплет. Сейчас я даже не знаю, что думать.
– Сомнение – вещь хорошая, но только в нужный момент. Сомнения в прошлом жить не помогают, а наоборот, – заметил я, наливая нам обоим из графина.
Мы выпили, и, когда закусили, я спросил:
– Давай подумаем сейчас вот о чем. В данный момент вы в статусе преступника, насколько я понимаю. Этот статус может снять официальное расследование. Хотите, чтобы я передал вас Эскадре и принимал личное участие в расследовании и в помощи вам?
– Это чем-то поможет? – с надеждой спросил он.
