огонькам глаз его зеленого спутника, как обычно восседающего на плече.
Остальные спасатели даже не успели обнажить свое оружие, как были скручены, разлучены со струхнувшим не на шутку Котом и водворены в некое помещение – не слишком тесное, но весьма темное и, скорее всего, расположенное гораздо ниже уровня земли. Да и воды, если судить по сочащимся влагой стенам.
То обстоятельство, что никаких повреждений нанесено не было, смертоносные штучки не изъяли и даже не обыскали, вселяло некоторую надежду на благополучный исход. Шуту вот даже, с любезностью, граничащей с издевательством, вернули утерянную половинку клинка.
Но и радоваться особенно было нечему.
Поначалу никто особенно не унывал: зачем, если вся группа могла в полном составе… ну, почти полном… «прыгнуть» назад в будущее и, записав боевую ничью, обдумать, не торопясь, каким образом можно склонить чашу весов на свою сторону. Но время шло, а прыжок, за который проголосовала вся экспедиция при одном воздержавшемся (этим воздержавшимся был отсутствующий Кот), задерживался. И Горенштейн, ответственный за его подготовку, судя по доносившимся из его угла звукам (весьма напоминавшим приглушенный мат), пребывал далеко в не самом лучшем расположении духа.
– Ой! – завизжала вдруг Жанна, мертвой хваткой вцепляясь в руку Арталетова. – У меня по ноге что-то ползет!
В трепетном свете зажигалки выяснилось, что на полу, в воде, копошатся мириады отвратительного вида сороконожек, мокриц и прочей мелкой нечисти, просто обожающей такие места, как этот подвал.
Правда, некоторых, как, например, членистого монстра размером с пол-ладони, вольготно разместившегося на Жанниной щиколотке, к разряду мелких отнести было трудно. Белесая плоская тварь, очевидно, не обладала слухом, так как иначе чувствовала бы себя не так комфортно под акустической атакой со стороны неудачно выбранного «пляжа».
– Жорж! Убери с меня этого… эту… это!! – верещала девушка, не решаясь даже топнуть ногой, чтобы стряхнуть «курортника», не то что прикоснуться к нему хоть пальцем. – Убей его!!!
Не боящаяся никого и ничего подруга, как выяснилось, подобно всем женщинам на свете, до смерти пугалась всяких «букашек-таракашек»…
– В чем дело, Дмитрий Михайлович? – поинтересовался наконец Георгий, осторожно сковырнув острием кинжала обиженно поджавшую лапки «таракашку» и, для верности, взяв любимую на руки. – Вы собираетесь отправлять нас обратно, или нам уже начинать привыкать к этой клоаке?
Конечно, милая ноша не тянет, и безумно приятно ощущать у себя на груди нежно прильнувшее девичье тело с бешено колотящимся сердечком, но сколько можно стоять вот так – с девушкой на руках?
– Можете волноваться, – огрызнулся ученый. – Мой прибор не функционирует.
– И этот? А вы не переборщили с китайскими микросхемами, дорогой профессор? Возьмите мой, проверьте.
Увы, не подавали признаков жизни все четыре «хрономобиля»…
– А вы аккумуляторы давно меняли? – в сотый раз спрашивал Арталетов, прислонясь спиной к сочащемуся влагой камню, чтобы не рухнуть в отвратительное месиво, шуршащее, хлюпающее и попискивающее на полу. – Или батарейки какие-нибудь.
– Там нет батареек! – в двухсотый раз отвечал Дмитрий Михайлович, в отчаянии раскачивающийся, обхватив голову руками, над четырьмя неработающими «хрономобилями», разложенными рядком на какой-то чудом затесавшейся сюда доске. – Приборы даже не питаются от энергии главной машины, беспрерывно транслирующейся на них через время, как это можно подумать не будучи знакомым с принципом работы. Они вообще составляют с ней одно целое.
– Как это?
– Это сложно объяснить, – отмахнулся Горенштейн.
– Отчего же сложно? – невинно вставил Леплайсан, который наконец бросил попытки «реанимации» шпаги и теперь сооружал ее укороченный вариант, вставив в рукоять обломок клинка и расклинивая его всяким барахлом, найденным в карманах и подобранным на полу. – Голова и туловище, например. В голове мозги, глаза, уши и язык, но в туловище – сердце, желудок и всё остальное. Когда моя голова на плечах, жизненные токи связывают сей наиважнейший предмет организма со всем остальным, и я вижу свет Божий, говорю с вами, вкушаю пищу, пью вино. Стоит же поместить между ней и телом непреодолимую преграду – то же лезвие меча, – и всё. Жизненные токи изливаются впустую, я закрываю очи, белый свет уже не радует… Печальная аллегория, замечу.
– Да-да! Совершенно верно, – обрадовался ученый, получив поддержку оттуда, откуда ее совсем не ожидал. – Голова и тело! Отличный пример!
– А эти стены – топор палача, который отделяет голову, хрономобиль то есть, от тела – машины, – подвел итог Жора, легонько постучав для наглядности затылком о стену. – Вот связь и нарушена. Людовик, друг мой, может, вы всё-таки уступите место даме?
– Охотно…
– Нет, не сходится. – Напряженно размышляющий над последней гипотезой Горенштейн, невидимый в темноте, похоже, покачал головой. – Опытный образец машины был смонтирован в подвале института, на десятиметровой глубине, но и тогда все перемещения проходили без сучка без задоринки. Да и сейчас машина стоит в кирпичном здании с бетонными перекрытиями…
– Всё равно, – покинув удобное сиденье, Леплайсан, сапоги которого тут же наполнились водой, разом ощутил непреодолимую тягу к действию, – нужно пробиваться куда-нибудь из этого подземелья! Очутимся наверху – разберемся. А пока рано впадать в уныние!
Он прошлепал к стене и вонзил в нее шпагу. Попытался вонзить, так как та отскочила со звоном, будто кто-то ударил в боксерский гонг…
На факелы для освещения подземелья ушло всё, способное гореть. Очень скоро выяснилось, что путешественники заперты в неком подобии металлической цистерны со стенами, сложенными из бронзовых пластин, пригнанных друг к другу со всей возможной для убогой технологии того времени плотностью. И не без успеха: вода если и сочилась в тщательно разделанные швы, то лишь отдельными каплями, едва-едва собиравшимися в струйки волосяной толщины. Нашелся и второй выход, вернее, вход, расположенный в округлом сводчатом потолке в дальнем конце длинного узкого помещения. Увы, так же, как и первый, через который друзья попали сюда, ни ручки, ни задвижки широкий бронзовый люк не имел.
– С той стороны открывается, – с видом знатока сообщил Жора, верхом на Леплайсане (какие тут могут быть дворянские заморочки, если под угрозой жизнь дамы) исследовавший потолок подвала. – Снаружи. И металл теперь понятно зачем…
Он провел пальцем по обрезу крышки, стряхивая вниз крупные капли воды, воняющие болотом.
– У нас в городе… Ну, там, где я жил раньше… Вода близко к поверхности земли подходит, – пояснил Арталетов. – Ни погреба не выкопать, ни подвала – заливает. Вот и придумали короба из листового железа варить и вкапывать в землю. На дне, естественно, мокро, но это и откачать можно… Похоже на водолазный колокол получается, поэтому и назвали всё сооружение кессоном[50]. В шутку, конечно…
Конечно, теория «погребокопания» была понятна лишь Дмитрию Михайловичу, и то отчасти, но Георгий и не старался быть доходчивым. Главное для него было объяснить себе.
– И что из этого следует? – пропыхтел снизу шут, не привыкший работать лошадью.
– А то, что мы, скорее всего, находимся сейчас под дном реки или того же рва, окружающего храм.
