— Да ты не вставай, сынок, — сказал Персли, хотя Лэйни и в мыслях не имел вставать. — Вон же, там этот парень несет тебе завтрак.
Со стороны дощатых домиков шел один из монголов-официантов с подносом. Персли сел на белый, из гнутых металлических трубок стул и раскрыл свой заслуженный портфель. Официант подал Лэйни яичницу. Лэйни подписал счет, добавив пятнадцать процентов чаевых. Персли перебирал содержимое своего портфеля. На каждой его руке было по шесть колец, некоторые — с бирюзой. Лэйни никогда еще не видел, чтобы человек носил при себе столько бумажных документов.
— Вы адвокат, — сказал Лэйни. — По телевизору.
— И во плоти, сынок, и во плоти.
Персли регулярно появлялся в программе «Копы влипли», а до того прославился, защищая всяких знаменитостей. Дэниелз так и не сел, он стоял за спиной Персли в не характерной для себя позе, уныло ссутулившись и засунув руки в карманы.
— А вот и оно, — возвестил Персли, доставая из портфеля несколько листов голубоватой бумаги. — Да ты ешь, сынок, а то остынет.
— Вы бы сели, — посоветовал Лэйни Дэниелзу. Дэниелз страдальчески поморщился.
— Ну так вот, — сказал Персли, — здесь написано, что в возрасте от двенадцати до семнадцати лет ты воспитывался в Гейнсвиллском федеральном детском приюте.
— Да, — кивнул Лэйни, не отрывая глаз от яичницы.
— И в этот период времени ты неоднократно принимал участие в испытании медицинских препаратов? Ты был подопытным?
— Да, — ответил Лэйни. Яичница стала какой-то ненастоящей, вроде картинки в журнале.
— Ты делал это абсолютно добровольно?
— Там давали вознаграждение.
— Одним словом — добровольно. Ты принимал когда-нибудь этот самый «пять эс-би»?
— Мы не знали, что там они нам вводят, — сказал Лэйни. — Иногда это были просто пустышки.
— «Пять эс-би» никак не спутаешь с никакой пустышкой, да ты, сынок, и сам это, наверно, знаешь.
Что вполне соответствовало истине. Но Лэйни молчал.
— Ну так как же? — Персли снял черные очки. Глаза у него были голубые и холодные, оправленные в паутину тончайших морщин.
— Может, и принимал, — сказал Лэйни.
— Вот то-то и оно. — Персли хлопнул себя пачкой бумаг по бедру. — Почти наверняка так оно и было. А знаешь ли ты, как это вещество воздействовало с течением времени на большую часть подопытных?
Дэниелз выпростал голову из очков и начал мять пальцами переносицу. Глаза его были закрыты.
— Субъекты мужского пола превращаются в маниакальных убийц, они выбирают себе какую-нибудь конкретную жертву, а затем начинают ее выслеживать. — Персли водрузил очки на прежнее место и запихнул синие бумажки в портфель. — Симптомы проявляются далеко не сразу, бывает, что и через много лет. А жертвами становятся, как правило, политики, телевизионные знаменитости и прочее в этом роде. Потому-то эта отрава и стала теперь одним из самых запрещенных веществ в любой, какую ни возьми, стране. Наркотик, вызывающий неудержимое желание выслеживать и убивать политиков, уж его-то политики запретили в первую очередь.
— Ко мне все это не относится, — сказал Лэйни. — Я не такой, как эти ваши маньяки.
— Да какая разница? — вмешался Дэниелз. — Стоит «Слитскану» указать на малейшую тень такой возможности, и весь наш материал пойдет псу под хвост.
— Понимаешь, сынок, — вздохнул Персли, — они непременно заявят, что ты избрал этот род занятий вполне целенаправленно, руководствуясь неуемной страстью шпионить за знаменитыми людьми. Ведь ты же не рассказывал им про эти эксперименты, верно?
— Нет, — сказал Лэйни, — не рассказал.
— Вот то-то и оно, Они скажут, что наняли тебя как прекрасного, высококвалифицированного работника, но твоя квалификация оказалась малость чересчур высокой.
— Она не была звездой, — сказал Лэйни. — Так что я не понимаю…
— Зато он — звезда, — оборвал его Райс Дэниелз. — И они скажут, что вы охотились за ним. И что вообще это была ваша идея. Они будут рвать на себе волосы, что не смогли вовремя вас раскусить. Будут говорить о новых процедурах проверки количественных аналитиков, процедурах, исключающих повторение этой трагической ошибки. И никто, Лэйни, абсолютно никто не будет смотреть нашу программу.
— Вот такая, в общем, картина. — Персли щелкнул замком портфеля и встал. — А что, сынок, это правда настоящий бекон, со свиньи?
— Да вроде да, — пожал плечами Лэйни. — И они так говорят.
— Чтоб я так жил! — восхитился Персли. — Вот что значит хороший голливудский отель. Ну, счастливо оставаться, сынок. — Он протянул Лэйни руку. — Было очень приятно познакомиться.
Дэниелз не стал утруждать себя никакими прощаниями. А два дня спустя, когда Лэйни получил распечатку гостиничного счета, он обнаружил, что отнесение всех расходов на его собственное имя началось с большого кофейника кофе, яичницы с беконом и пятнадцатипроцентных чаевых.
— А они это знают? — спросила Арли Маккрей. — Блэкуэлл знает?
— Нет, — качнул головой Лэйни. — Эту часть — нет.
На прикроватной тумбочке белела бумажка, сложенный пополам факс Райделла. Эту часть они тоже не знали.
— А что было потом? Что вы сделали?
— Тут еще выяснилось, что я плачу и за часть адвокатов, которых они мне понанимали. Я не знал, что мне делать, просто сидел и сидел у этого пруда. В приятной такой расслабленности. Не строил никаких планов, не думал ни о чем конкретном. Вам знакомо такое состояние?
— Возможно.
— А потом я услышал про эту работу, от одного из гостиничных охранников.
Арли медленно покачала головой из стороны в сторону.
— Что? — спросил Лэйни.
— Да так. В этой вашей истории примерно столько же смысла, как и во всем остальном. Может статься, что вы вполне прилично встроитесь.
— Встроюсь? Во что?
Арли взглянула на свои часы. Стальной корпус, черный циферблат, черный нейлоновый ремешок.
— Ужин в восемь, но Рез непременно задержится, у него это в обычаях. Давайте прогуляемся и пропустим по коктейлю. Я попробую рассказать вам все, что я об этом знаю.
— Ну, если вам так хочется…
— Они мне за это платят. — Она распутала ноги и встала. — И это, пожалуй, будет куда труднее, чем таскать тяжелые электронные блоки взад-назад по эскалаторам.
20. «Обезьяний бой»
Серый трепет за окнами бесшумно летящего поезда, не заурядное мелькание бетонных стен, а словно вибрирует там некая мелкодисперсная материя, вибрирует на разрыв, на подкритической частоте, за миг до пришествия нового порядка вещей.
Кья и Масахико сидели между стайкой школьниц в клетчатых юбочках и неопределенного возраста бизнесменом, который с головой ушел в толстый японский комикс. Груди женщины, украшавшей бумажную обложку, были замотаны бечевкой в два тугих конических клубка, соски выпирали наружу, как глаза
