подевались оставшиеся в живых «буяны». То, что они до сих пор не дали о себе знать, было странным, хотя в целом обнадеживающим признаком. Или свита покойного Искателя не нападала без его приказа, или разбежалась без поводыря по округе, напрочь забыв о своей боевой задаче. Ну да бог с ними — буду решать проблемы по мере их поступления. И без того они выстроились передо мной в длинную очередь, и каждая наперебой требовала приоритетного внимания.
В разгромленных служебных помещениях ресторана удалось отыскать все, что мне сейчас было необходимо. И даже больше. Помимо крепкой доски, нескольких тонких металлических труб и проволоки я нашел также широкий электромонтажный пояс, немного длинных гвоздей и одноосную тележку для перевозки фляг. Стаскав все это ко входу, я связал из труб раму для волокуши — такой же, на какой я год назад вез хоронить Бульбу, закрепил на ней доску, потом отломал от тележки ось и приделал ее загнутыми из гвоздей скобками к нижней кромке плахи. Теперь ей предстояло не волочиться по земле, а катиться на колесиках. Это облегчало работу мне и страдания Кальтеру, поскольку иначе он чувствовал бы своей больной спиной каждую встреченную нами в парке выбоину. А колесное шасси — это уже совсем другой уровень дорожного комфорта. Так что если майор все-таки выживет, пусть не говорит потом, что я не отплатил ему за позавчерашнее спасение. Вера определенно знала, кого выбрать в компаньоны своему дяде Косте. Хотя и призрак, а в людях разбирается, факт.
На сооружение волокуши у меня ушло больше полутора часов. За это время Кальтер трижды отключался, но неизменно очухивался после того, как я, беспокоясь, не впал ли он в кому, совал ему под нос нашатырь. Выглядел Тимофеич малость получше, чем когда я впервые привел его в чувство, но все равно теперь от прежнего Кальтера осталась, пожалуй, одна его уродливая татуировка. Я с ужасом глядел на бледного осунувшегося калеку и видел перед собой немощного старика-паралитика, стоящего практически в двух шагах от могилы. Никогда не сталкивался с таким явлением, чтобы человек состарился всего за час, причем без посредства здешних аномальных выкрутасов. Впрочем, едва Куприянов приходил в сознание, эта иллюзия пусть не до конца, но рассеивалась, а морфин придавал потухшим было глазам компаньона блеск. Жаль только, отнюдь не жизнерадостный.
На часах было начало шестого, когда для нас с Тимофеичем наступил крайне ответственный момент: перекладывание больного на подготовленный для него транспорт. В одиночку я при всем старании не проделал бы это так, как предписывают правила оказания первой помощи при переломе позвоночника. Одно неловкое движение, и я мог запросто убить компаньона или усугубить его травму. Но по-другому было никак нельзя. Без жестких носилок или как в нашем случае — волокуши — в таком деле не обойтись. Хорошо еще, что защитные пластины комбинезона выполняли для беспомощного тела Кальтера функцию фиксирующего бандажа, а иначе и не знаю, как я справился бы с этой задачей.
Впрочем, даже несмотря на осторожность, мне не удалось переместить пациента безболезненно. Когда я буквально по сантиметру уже почти втащил майора на волокушу, его лицо опять перекосила гримаса боли, а из горла вырвался сдавленный хриплый стон. После чего глаза Тимофеича закатились, и он в очередной раз лишился сознания. Я поспешил завершить перекладку пострадавшего и взялся приводить его в чувство, но все мои старания оказались тщетными. Судя по наличию нитевидного пульса и слабого, но стабильного дыхания, Кальтер не умер, а, похоже, все-таки впал в кому. Что для него в его нынешнем состоянии было фактически равнозначно смерти.
Я выругался и обессилено плюхнулся на обломок бетонного блока. Возня с парализованным компаньоном вымотала меня до предела, а мне еще предстояло волочить его через весь парк к стадиону. А тут вдобавок из видимой отсюда вентиляционной трубы Саркофага начал подниматься столб свинцового дыма. Достигнув высоты птичьего полета, он остановился, будто уперся в незримый щит, и начал равномерно растекаться во все стороны, при этом раскручиваясь, подобно циклону. Плотность и размеры формирующегося на глазах облака увеличивались с каждой минутой. Нависнув над ЧАЭС, мрачная громада вращающегося небесного «жернова» уже в ближайшие полчаса грозилась накрыть собой Припять и ее окрестности. Зарождающийся катаклизм можно было по незнанию списать на внеочередной выброс, но я не ощущал предшествующих этому явлению аномальных возмущений атмосферы. Зато отлично помнил пророчество сектантов, в котором говорилось еще об одном апостоле Великого Очищения — Буревестнике. И обреченно понимал, что вряд ли нам повезет выиграть третий раунд нашей эпической битвы с Хозяевами Зоны.
Я перевел взгляд с затмевающей небо тучи на не подающего признаков жизни Кальтера, тяжко вздохнул и произнес:
— Подонок ты все-таки, Тимофеич. Ну кто так делает, скажи на милость? Заварил грандиозную бучу, втравил в нее нас с Черепом, затащил к черту на рога, а сам в конце хоп — и не при делах! Что, не мог другой отмазки придумать, кроме как взять и умереть?
— Типун тебе на язык! — не открывая глаз, еле слышно проговорил майор надтреснутым голосом. — И вообще, какого черта ты все еще топчешься на месте? Ждешь повторного приказа?
— Слава Господу — оклемался! — несказанно обрадовался я и даже ощутил приток невесть откуда взявшихся сил. — А я уж решил, что нечаянно тебя прикончил!
— И не мечтай! Много будет чести какому-то паршивому мотострелку угрохать майора Куприянова! — проворчал Кальтер, с трудом разлепляя веки. — Почему так рано стемнело? Или пока я был в отрубе, настал вечер?
— Кажется, старик, грядет большая буря, — ответил я, крепко привязывая майора к доске найденным в ресторане электромонтажным поясом, а также снятыми с куприяновского ранца ремнями. — Так что на легкую прогулку не рассчитывай.
— Нашел, чем удивить, — заметил Тимофеич. Он потрогал здоровой рукой затянутые мной ремни, ощупал доску, потом поднес ладонь к глазам и сжал ее в кулак. После чего с уверенностью добавил: — Есть еще силы. Пусть приходит твоя буря — справлюсь и с ней.
— Мне бы твой оптимизм, — пробормотал я, надевая ранец. Затем повесил на шею винтовку и, бросив последний взгляд на разрастающийся циклон, впрягся в волокушу.
Над Саркофагом блеснула первая молния, а вслед за ней пророкотал раскат грома. Буревестник прочищал горло, собираясь прокричать нам свою жуткую песнь. Край свинцового небесного жернова достиг площади, и мне на лицо упали первые дождевые капли. Обычная вода, пресная и холодная. Я приналег на ручку волокуши и, стронув тяжелую ношу с места, потянул ее к парковым воротам.
До заката оставалось два с половиной часа, и то, что мы оба были до сих пор живы, являлось чересчур щедрым подарком Небес. Между которыми и нами уже распростер крылья Буревестник, готовый сорвать на нас злобу за гибель Скульптора и Искателя. А заодно устроить в центре Зоны генеральную уборку, закрыв ею четвертый сезон Великого Очищения. И впрямь, почему бы нет: одно другому не мешает. Тем более теперь, когда разделаться с нами стало проще пареной репы…
Глава 17
За считаные минуты погода испортилась до такой степени, что перестала располагать не только к прогулкам по парку, но даже кратковременному пребыванию на открытом пространстве. Хотя далеко не всякая крыша подошла бы для пережидания столь впечатляющей бури. Не спорю, наверняка мир знавал штормы гораздо свирепее, однако Мракобесу на его веку еще не доводилось попадать в эпицентр такого катаклизма. В нем, словно в пресловутом доме Облонских, тоже смешалось все, что природа только могла смешать в подобном коктейле стихий. После того как беспросветная мгла затянула небо до самого горизонта, уже ничто не выдавало искусственный характер разразившегося над Припятью урагана. Разве что туча, кажется, так безостановочно и ходила по кругу, но мне задирать голову и пялиться на нее было некогда. Я брел сквозь бурю, волоча за собой беспомощного Кальтера, и смотрел только вперед. Ну и изредка по сторонам, когда порой в падающей с небес водяной пелене мне мерещилось какое-нибудь движение.
Это был не дождь и даже не ливень, а сущий библейский потоп, низвергающийся с небесных хлябей не струями, а целыми водопадами. Спустя пять минут с момента, как они хлынули на землю, я уже брел черепашьим темпом по щиколотку в воде, через пятнадцать минут — по колено, а по прошествии получаса
