— Ну… — Алексей стоял, глядя куда-то в сторону. — Найдем. Когда подумаем немного, то найдем.
— Найдем… — подтвердил Николай, чувствуя, что в голосе его звучит скорее горечь, чем уверенность.
— Ты бы прилег, папа, — вполголоса заметил Алексей. — Ты уже больше двух суток на ногах.
— Хорошо, — согласился Коля. — Утро вечера мудренее.
Войдя в опустевшую комнату Олены, он рухнул на ее кровать и тут же провалился в глубокий сон.
Во сне он видел Олений Холм, издалека, с моря. Холм без людей, без света, в его исходной первозданности. Солнце, садясь, уже почти скрылось за размыто-сглаженной зубчаткой вершин дальних гор на западе; звезды на синем небе прямо над головой уже сбивались в ночные сгустки.
У самой воды, у подножия холма, можно было с трудом различить светлую фигурку. Различить, кто это, на таком расстоянии было невозможно — слишком далеко. Но Аверьянов не сомневался ни на йоту в том, что это Олена. Ошибиться тут было нельзя, потому что в ушах звучал ее чудный голос, унаследованный ею от далекой варяжской Рогнеды.
Голос возникал сразу в мозгу, будто транслируемый лингвистическими маяками.
Пену морскую не взять на ладони,
Льется, танцует, кружась на ветру.
Ты приласкай меня, древнее море,
Я растворюсь, я растаю к утру.
Но вечерами я, капелька-крошка,
Буду являться на дальнем краю.
Просто скользи по закатной дорожке —
Я у последнего блика стою.
Царства глубинного добрые силы
Выполнят сразу любой мой каприз.
Все, что прошу я, и все, что просила,
Мне преподносит мой утренний бриз.
А на закате я, капелька-крошка,
Выйду из пены на дальнем краю.
Просто скользи по закатной дорожке —
Я у последнего блика стою.
Пена волшебная давних историй —
Влажный свой след мне доверил прибой.
Старое море, мудрое море,
Волны и сказки идут чередой.
И вечерами я, капелька-крошка,
Жду, появившись на дальнем краю.
Ты заскользи по закатной дорожке —
Я у последнего блика стою[3].
Не найти в Берендееве княжеский терем мог только слепой: терем высился на фоне вековых заснеженных елок, как дорогая деревянная игрушка, совершенно нереальная благодаря изумительной проработанности мельчайших деталей, продуманности, мастерству исполнения.
Подъехав к терему метров на двадцать, чтобы высокий тын не загораживал вид, они остановили лошадей и спешились. Вокруг царила полная, какая-то неземная тишина: всю предыдущую ночь падал снег, и глубочайшие пушистые сугробы гасили звуки.
Огромные ели окружавшего терем леса стояли неподвижно, как нарисованные, — полное безветрие.
Начинало смеркаться: пурпурное солнце уже коснулось лесных макушек.
«Ну все, — подумал зеленый лейтенант Коптин. — Теперь можно ехать».
В ту же минуту он услышал скорее стон, нежели скрип: возле ворот отворилась калитка, чуть- чуть…
В проеме калитки стояла она, княжна в голубых песцах.
Княжна глядела прямо на него, словно все знала, все понимала.
Но что могла она понимать, если даже он, как только увидел ее, сразу потерял способность соображать!
Конечно! Ведь чем, кроме полного помутнения рассудка, можно объяснить, что она, княжеская дочь, осмелилась сделать шаг за пределы двора? Это же шестнадцатый век! Шестнадцатый! Грозный, Иван Васильевич, жив еще… Жив, ребята…
Да и откуда ей было знать, что к ней пожалуют гости? Только сердце женское могло ей это нашептать, только сны, грезы девичьи…
Коптин рассмеялся от накатившего на него ни с того ни с сего ощущения счастья и тут же услышал в ответ радостный девичий смех.
Инструкции и запреты хроноразведки, регламентирующие его поведение в других временах и мирах, все время стоявшие у него в мозгу в один ряд с уставами, вдруг вспыхнули и, рассыпая искры, как бенгальские огни, стали распыляться в прах.
Сзади раздался тихий свист.
Сергей оглянулся и обалдел: недалеко от него, буквально в десяти шагах, стоял представительный мужчина лет шестидесяти, абсолютно седой.
Мужчина стоял почти по пояс в снегу в невысоком ельнике, скрывавшем его и от Горбунова, и от княжны.
Взгляды их встретились, и Серега Коптин внезапно похолодел, осознав, что этот седой мужчина тоже он — Коптин Сергей Ильич, — клон, второй экземпляр, не отличающийся ничем, кроме возраста и опыта.
Сергей Ильич слегка кивнул, словно подтверждая догадку Сергея.
— Не уходи, — сказал Коптин-старший еле слышно, почти не шевеля губами. — С ней оставайся.
— А?.. — вопросительно выдохнул Серега, слегка поведя головой в сторону ждущего его за ельником Горбунова.
— Туда не надо, — тихо ответил Сергей Ильич. — Останься с ней.
«Во, мерещится-то! — подумал Серега. — Глюк? — Он закрыл глаза, но тут же снова открыл. — Нет, реальность».
Он оглянулся в сторону терема, чтобы дать глазам и душе хоть чуть-чуть отдохнуть, но, как только его взгляд коснулся княжны, все остальное сразу превратилось в порошок, бесследно исчезнувший на фоне темно-синего вечернего неба.
Небо!
Но тут пропало и небо.
Пропал и сам он: одновременно с княжной они бросились друг к другу, влекомые неясно какой, но совершенно неодолимой силой.
Майор Горбунов, стоявший возле лошадей, с легкой грустью наблюдал эту на редкость щемящую сцену.
«До чего же они… Они просто созданы друг для друга!» — мелькнуло в сознании майора.
Поцелуй был долгим и жарким.
Внезапно Сергея что-то кольнуло. Оторвавшись от княжны, он кинул вопросительный взгляд в сторону ельника.
С того места, где они встретились с княжной, Коптин-старший был виден.
«Невозвращенец… Да это же измена?» — спросил он мысленно, не издавая ни звука, а лишь
