разъяренный хозяин сначала двинул ее по лицу, а, когда она упала в пыль, стал пинать ногами. Надсмотрщики тоже подтянулись, поигрывая плетками. Она сжалась, прикрывая руками голову, а Ташевы глаза вдруг красной волной заволокла самая настоящая ярость. Твою мать, всякие жалкие ублюдки останутся тут коптить небо, а эта безрассудно храбрая тетка уже сегодня будет прислуживать змею в аду?!
Задумавшийся Мерк не заметил, как его гость оказался рядом с не на шутку разошедшимся хозяином грязной рабыни. Сорвался следом за Ташем, не понимая толком, что происходит, и надеясь, по возможности, погасить конфликт в самом начале. Ему совсем не нужны были ни лишний шум, ни лишнее внимание.
К счастью, Таш, проявив редкое благоразумие, не стал сразу убивать не угодившего ему торговца, а всего лишь заломил ему руку. Надсмотрщики бросились было на выручку своему хозяину, но наткнулись на предупреждающий взгляд Мерка. Его худую и постную физиономию на рынке знали все, и потому надсмотрщики предпочли не вмешиваться.
– Тебя как зовут? – спокойно спросил Таш.
– Какон! – сквозь зубы простонал торговец.
– Сколько ты хочешь за нее, Какон?
Какон имел неосторожность дернуться.
– Она не продается! – И тут же едва ли не ткнулся носом в землю.
– Я не спрашиваю, продается она или нет, я спрашиваю, сколько ты за нее хочешь?
– Да зачем она тебе, она же... – Тут он вывернул шею, чтобы посмотреть на своего мучителя, и увидел стоящего рядом Мерка. Этого оказалось достаточно.
– Тридцать, тридцать, твою мать! – сдался Какон и тут же почувствовал, что свободен.
Отскочил от Таша подальше, нервно растирая саднящую руку.
– Ты совесть-то имей, Какон! – недобро глядя на него, заметил Мерк. – Ты что, еще не понял, на кого лапу поднял, щенок? Она стоит всего пару монет, да и то неизвестно, что там под грязью! Может, прибить проще.
– Да ладно, Мерк! – усмехнулся Таш, доставая кошель и высыпая деньги. – Она у него, похоже, любимая! Вон как он ее... ласкает! – Он протянул торговцу тридцать монет. – Держи, Какон. Когда-нибудь еще гордиться будешь, что у тебя сам Таш рабыню купил!
Какон, как видно, был в курсе, кто такой Таш, потому что немного спал с лица и послушно протянул руку за деньгами. Тот высыпал монеты в его ладонь, больше похожую на лопату, и спросил:
– Ну, что, в расчете?
Какон нехотя кивнул и зажал золото в кулаке.
Таш, в глазах которого бесновались свигрики, повернулся к Мерку.
– Мерк, друг мой, – от такого обращения упомянутый друг чуть не свалился в обморок, хотя никогда не отличался повышенной чувствительностью, – не одолжишь мне какую-нибудь клячу?
Таш жил не очень далеко от рынка, в тихом районе с «романтичным» названием Закорючка. Это неказистое название вовсе не означало презрительного отношения к своему району живущих в нем горожан. Просто формой он, ограниченный с двух сторон обрывистыми берегами речки Быстринки, а с третьей – заливными лугами, чрезвычайно напоминал именно закорючку. Место же это в целом было хорошее, недалеко от рынка, и старый центр рядом, и храмовый комплекс неподалеку. Ну, положим, Таша при выборе места жительства меньше всего интересовала близость храмового комплекса, потому как изгоям боги ни к чему. Гораздо важнее для него было то, что поместье его старого друга и почти брата Самконга находилось всего в нескольких минутах ходьбы от купленного им дома.
Никто из «семьи», включая Самконга, с которым они дружили уже больше двадцати лет, не понимали странного желания Таша обзавестись собственным домом, да еще в таком добропорядочном районе, как Закорючка, но требовать у него объяснений желающих как-то не находилось. Да, честно сказать, он и сам не знал, зачем ему этот дом. Жить он мог бы и у Самконга, в крайнем случае, если бы потребовалось уединение, можно было бы занять квартиру в одном из принадлежащих им домов, да и дела в поместье требовали его постоянного присутствия. Все оставшееся от дел время забирали ученики, и он часто уходил домой поздно вечером, что давало Фране повод сострить, что, наверное, Ташу в его новом доме хорошо спится, раз он уходит туда только на ночь.
А Ташу действительно там хорошо спалось, и он был уже в том возрасте, когда мог себе позволить не обращать внимания на мнение окружающих. Ему нравилось там, в тихой уютной Закорючке, под крышей небольшого деревянного домика, окруженного запущенным садом. Это немного напоминало времена его детства, когда он еще жил с матерью, хотя между Ольрией и Грандаром было не слишком много общего.
Таш неторопливо шагал по улочкам Олгена, ведя в поводу лучшую лошадь Мерка, на которой ехала его новая рабыня. Из носа у нее постоянно капала кровь, пачкая дорогое седло, но она не вытирала ее, потому что обе руки у нее были заняты. Одной она держалась за луку седла, а другой – за левый бок. Таш иногда поглядывал на нее, опасаясь, как бы не упала, но она, сжав зубы, держалась, стараясь не слишком наклоняться вперед.
Они отъехали от рынка и свернули в старый центр. Когда-то давно этот район, вмещающий в себя сейчас только дворцовый комплекс, да несколько старых храмов, и был весь Олген. Народу тогда здесь проживало намного меньше, и все помещались за каменными городскими стенами, окруженными глубоким рвом. Тогда, в незапамятные времена, Ольрии еще случалось защищаться от врагов. Сейчас бревенчатая крепостная стена вокруг нового города давала возможность защититься только от тех, кто не желал платить пошлину, проезжая через городские ворота. Размышляя о том, как тяжело пришлось бы Олгену, окажись он вдруг в осаде, Таш вел свою нестерпимо воняющую рабыню по утопающей в зелени улочке, в которую с годами превратился ров, а справа от них возвышался небольшой холм, на котором еще валялись кое-где обломки кирпичей от старых крепостных стен.
– Как тебя зовут? – спросил Таш сидящую на лошади женщину. У нее был такой вид, как будто она сейчас свалится.
Она подняла голову и, отняв руку от левого бока, попыталась вытереть текущую из носа кровь.
– У меня нет имени.
– Потеряла? – хмыкнул Таш.
– Забыла.
– Вот как? – Он никогда не слышал о таком, но лезть в душу не собирался. Не хочет говорить – не надо. – А родня у тебя есть?
– Родню я тоже забыла, – устало ответила она. – Я вообще ничего не помню.
Вот как?! Таш обернулся и еще раз внимательно посмотрел на свое приобретение. И что теперь прикажете с ней делать?
– А откуда ты родом, тоже не знаешь?
Она едва заметно качнула головой.
– Нет.
Таш отвернулся. Ладно, потом поговорим.
Когда они подошли к дому, солнце уже давно перевалило за полдень. Около самых ворот, когда Таш уже вошел во двор, рабыня побелела так, что даже сквозь грязь было заметно, и начала медленно сползать с лошади. Выругавшись сквозь зубы, Таш подхватил ее на руки и занес в дом. Дорминда, его пожилая служанка из местных, которая обычно приходила убираться по утрам, уже ушла домой, и Таш понял, что ему самому придется приводить рабыню в божеский вид. Он положил ее на лавку возле печки, а сам начал наливать воду из бочки, стоящей в углу, в чан для купания. Наверное, надо было дождаться, когда она придет в себя и вымоется сама или позвать Дорминду, но вонь от нее была такой невыносимой, что даже Таш, которого жизнь давно отучила от излишней брезгливости, недовольно морщил нос. Наскоро согрев воду, он принялся стаскивать лохмотья со своего неожиданного приобретения.
И сразу начал материться. Сначала про себя, а потом и во весь голос. Потому что вся спина ее представляла собой одну большую рану. Тут поработали кнутом, и Таш даже догадывался, кто именно. И это не считая сегодняшних хозяйских «ласк». Все еще матерясь, он поднял ее, положил в чан с водой и осторожно начал смывать с нее грязь, и постепенно становилось ясно, что лет рабыне намного меньше, чем
