голов прямо на меня. – Может, я, конечно, и беззаконное дитя, но не по рождению.
Итак, они поженились и зачали меня – наверное, еще до этой церемонии, – а потом подстрекаемые Центром элементы убили отца еще до того, как мама успела отправиться в Паломничество на Гиперион. На том бы мое знакомство с отцом и кончилось, не будь его личность записана в петле Шрюна, имплантированной у мамы за ухом. Несколько месяцев она носила нас обоих – меня в утробе, а отца в петле Шрюна. Заточенная в петле Шрюна личность отца не могла напрямую общаться с мамой, но зато без особого труда общалась со мной. В то время труднее всего было определить, что есть «я». Отец помогал мне, он входил в Связующую Бездну и брал с собой мою зародышевую личность. Я видела будущее – кем я стану, даже как я умру – еще прежде, чем мои пальцы полностью сформировались.
И еще одна деталь. Это дядя Мартин тоже упустил в своих «Песнях». В день, когда моего отца расстреляли на ступенях храма Шрайка, мама была вся покрыта его кровью – реконструированной, доработанной Центром ДНК Джона Китса. Тогда она еще не до конца понимала, что его кровь в самом буквальном смысле драгоценнейшее достояние всего человечества. ДНК Джона Китса была сконструирована так, чтобы заражать других его единственным даром – способностью входить в Бездну. Смешанная в нужной пропорции с обычной человеческой ДНК, она несет всем людям дар отпирать врата Связующей Бездны.
Я – эта смесь. От Техно-Центра я получила генетически доступ к Бездне, от человечества – редчайшую способность эмпатического восприятия Вселенной. Плохо это или хорошо, но те, кто пьет мою кровь, уже никогда не увидят мир таким, как раньше. – С этими словами Энея поднимается на колени.
Тео поднесла ей белое полотно. Рахиль налила в семь высоких кубков красное вино. Энея вынула из кармана небольшой пакет, извлекла стерильный ланцет и антисептический тампон. На мгновение она застыла, глядя на собравшихся. Воцарилась мертвая тишина. Ни звука – казалось, все сто с лишним человек затаили дыхание.
– Выпив это, вы не обретете ни счастья, ни мудрости, ни долгой жизни, – очень тихо сказала она. – Нет никакой нирваны. Нет никакого спасения. Нет никакой загробной жизни. Нет воскресения. Только безграничное познание – сердцем и разумом – и возможность великих открытий, великих приключений и гарантия новой боли и ужаса, из которых и состоит большая часть нашей короткой жизни.
Энея переводит взгляд с одного лица на другое и улыбается, встретившись глазами с восемнадцатилетним далай-ламой.
– Некоторые из вас были на всех моих беседах. Я рассказала вам, как научиться языку мертвых, языку живых, как научиться слушать музыку сфер, как научиться сделать первый шаг. – Она смотрит на меня. – Некоторые – слышали лишь немногое. Не все были здесь, когда я говорила об истинном назначении христианского крестоформа или об истинной природе Шрайка. Не все слышали в подробностях о постижении языка мертвых… Кто-то сомневается, кто-то колеблется… Я очень прошу вас – не спешите. Остальным же повторю: я не мессия… но я – учитель. Если то, чему я научила вас за эти месяцы, стало для вас истиной, если вы хотите получить шанс – испейте сегодня мою кровь. Но знайте, ДНК, позволяющая воспринимать Связующую Бездну, несовместима с крестоформом. Этот паразит усохнет и погибнет ровно через двадцать четыре часа после того, как вы выпьете вино с моей кровью. И никогда уже не сможет укорениться в вас. Если вы ищете воскресения через крест крестоформа, не пейте мою кровь в этом вине.
И знайте, что подобно мне станете презираемыми и гонимыми врагами Священной Империи. Ваша кровь станет заразной. Тех, с кем вы поделитесь ею – тех, кто решит найти Связующую Бездну через дарованную вами ДНК, – тоже ждет презрение.
И наконец, знайте, что, если вы выпьете лишь один глоток этого вина, ваши дети родятся с даром входить в Связующую Бездну. К добру это или не к добру, ваши дети и дети ваших детей будут рождаться, зная язык мертвых, язык живых, зная музыку сфер и зная, что они могут сделать первый шаг через Связующую Бездну.
Энея коснулась пальца бритвенно-острым лезвием. Крохотная капелька крови сверкнула в свете фонарей. Рахиль поднесла кубок, и крохотная капелька упала и растворилась в вине. То же повторилось со вторым кубком и с третьим… пока во всех семи кубках вино не стало… зараженным? Пресуществленным? Голова пошла кругом, сердце забило сигнал тревоги. Какая-то безумная пародия на христианское причастие. Моя подруга, моя возлюбленная, моя любовница… Она что, сходит с ума? Она и вправду поверила, что она мессия? Нет, она же сама сказала, что нет. А сам-то я верю, что навсегда стану другим, испив вина, смешанного в пропорции миллион к одному с кровью моей возлюбленной? Не знаю. Не понимаю.
Около половины собравшихся выстроились в очередь, и каждый, подходя, делает глоток из огромного кубка. Нет, из священного евхаристического сосуда. Но это же кощунство. Так нельзя! Или так надо? Каждый делал только один глоток и возвращался на место. Никто не изменился, никто не впал в экстаз, никто не казался просветленным. Ни у кого не засиял вокруг головы нимб. Никто не воспарил над землей, никто не стал говорить на незнакомых языках. Нет. Просто каждый делал глоток – один глоток – и садился на циновку.
И тут до меня дошло, что я застыл на месте, пытаясь поймать взгляд Энеи. Так много вопросов… Да, но ведь своим бездействием я предаю ту, что так безоглядно доверилась мне. И я встаю и начинаю пробираться в хвост очереди.
Энея наконец-то заметила меня и быстро подняла руки, ладонями ко мне. «Нет, Рауль, не сейчас. Еще рано». Какое-то мгновение я стою в нерешительности, глядя на остальных: они, чужие ей люди, удостоены близости с моей любимой, а я нет. Потом, с лихорадочно колотящимся сердцем и пылающим лицом, иду обратно на свою циновку.
Официально вечер никто не закрывал. Люди просто начали расходиться по двое-трое. Одна пара – женщина пила вино, мужчина нет – ушла в обнимку, будто ничего не изменилось. Возможно, ничего и не изменилось. Возможно, ритуал причастия был всего-навсего метафорой и символом или самовнушением и самогипнозом. Возможно, те, кто приложит достаточно усилий, чтобы ощутить нечто, называемое Связующей Бездной, обретут некий внутренний опыт и поверят в то, что все было на самом деле. Возможно, все это чушь собачья.
Я потер лоб: у меня вдруг разболелась голова. Хорошо, что я не пил вина. От вина у меня мигрени. Я почувствовал себя больным, опустошенным и всеми покинутым.
– Не забудьте, – громко сказала Рахиль, – завтра в полдень будет уложен последний камень галереи. На верхней медитационной террасе состоится праздник! Приносите напитки с собой.
На том вечер и закончился. Я двинулся вверх по лестнице, обуреваемый смешанными чувствами – восторгом, предвкушением, сожалением, смущением, возбуждением и пульсирующей болью. Признаюсь, половины объяснений Энеи я не понял, но у меня осталось разочарование и ощущение неловкости… К примеру, я просто уверен, что та тайная вечеря никак не могла завершиться напоминанием о том, чтобы завтра все пришли на праздник на верхней террасе.
Я хмыкнул и тут же проглотил смешок. Тайная вечеря… Хорошенькое сравнение. Голова разболелась еще сильнее. Не лучшее состояние для занятий любовью.
От студеного ветра на галерее верхней террасы в голове у меня немного прояснилось. Тонкий серп Оракула висел на востоке над темными кучевыми облаками. Звезды холодно взирали с небес.
Я уже ступил на порог нашей комнаты и как раз собирался зажечь фонарь, когда небеса вдруг раскололись.
21
Энея и А.Беттик, Рахиль и Тео, Джордж и Джигме, молодой далай-лама и Дорже Пхамо и еще многие-многие другие – все поднялись на верхнюю террасу и в ужасе смотрели на небо. Энея подошла ко мне и взяла меня за руку.
Удивительно, что мы не ослепли от светового шоу, разыгравшегося в вышине, – белые сполохи, распускающиеся, словно гигантские цветы; лимонно-желтые вспышки; немыслимо яркие алые росчерки, пересекающиеся синими, белыми и желтыми штрихами, – прямые и четкие, как след алмаза на стекле. Оранжевые шары, вспухающие в беззвучном взрыве; снова белые сполохи и алые росчерки. Все это – в полной тишине, но от неистовой интенсивности света очень хочется зажать уши и забиться куда-нибудь подальше.
– Что это еще такое, сто чертей с упырями?! – воскликнул Лхомо Дондруб.
– Космический бой, – устало отозвалась Энея.
