исчезают на неопределенное время и вдруг появляются на пикапчиках, груженных армейской тушенкой. Откуда-то возникают три могучих «газона», обтянутых по ребрам брезентом, в них теперь под постоянной охраной находится запас продовольствия (хотя бы на сутки вперед надо иметь, говорит дядя Паша), одеяла бесплатно предоставляет местная фабрика, работающая на армию (все равно военное ведомство не может расплатиться аж с прошлого года), а брезентовые палатки, каждая на двадцать пять человек, презентует другая фабрика, будто скопированная с предыдущей. Правда, ставить эти палатки толком никто не умеет, зато двойной широкий брезент можно без проблем расстелить на земле, положить на него десяток-другой людей, все же не на голую почву, а на случай дождя, прикрыть сверху второй палаткой. Проблема ночлегов таким образом решена. Возникают откуда-то трое врачей, немедленно сформированных дядей Пашей в особое подразделение, – и туда же он зачисляет десяток студентов-медиков. Материализуются, точно из воздуха, походные кухни; каждое утро они снимаются раньше других и уходят вперед, и когда к месту привала подтягивается основная колонна, приготовленный без особых изысков обед уже поджидает. Дымится в громадных котлах перловка, чуть сдобренная тушеным мясом, нарезан хлеб – примерно по четвертинке на каждого едока, и певучие женщины с акцентом, напоминающим, что южные рубежи России совсем рядом, наливают всем жаждущим сладкую коричневую бурду с чайным запахом.
И все это – без нервозности, не повышая голоса, не высказывая ни к кому никаких претензий. Загорелая лысинка дяди Паши отсвечивает, кажется, одновременно в десяти разных местах. Непонятно, когда он спит, а может быть, в эти дни и не спит вовсе: щеки у него проваливаются, а выветренная кожа, как на муляже, прилипает к костям; проступают на скулах веточки узловатых артерий. Но все равно дядя Паша остается ровным и невозмутимым. Вероятно, ничто не может вывести его из равновесия. С той же несокрушимой уверенностью решает он и другую проблему. К концу третьих суток беспорядочная орда, которой в момент зарождения являлась «армия», уже разбита на пять крупных, примерно равных по численности отрядов, каждый со своими машинами и строго-настрого определенным местом в колонне. Причем, в каждом отряде уже имеется командир и даже его заместитель, и каждый вечер они, как часы, являются к дяде Паше в палатку (одну из немногих, натянутых по всем правилам), докладывают о происшествиях за день и получают распоряжения на следующие сутки. Они не отвечают «есть!» и не козыряют лишь потому, что дядя Паша как человек гражданский ненавидит субординацию. Ты мне не козыряй, ты лучше – сделай, говорит он в подобных случаях. Порядок, насколько он вообще возможен, теперь наличествует; больше и речи не может быть о реквизициях или поборах; в «армии» категорически запрещены наркотики и любые спиртные напитки: обнаруженные в одном из отрядов шесть ящиков водки немедленно изымаются, водку тут же, на глаза у бойцов, сливают в канаву, командир разжалован, с его плеча срывают еловую ветку, и только решительное заступничество всего отряда позволяет ему и растерянному заместителю следовать с «армией» дальше. Однако нескольких человек, нарушивших «сухой закон», безжалостно отчисляют. Возможно, Жанна излишне строга к мелким человеческим слабостям, но она полагает, что мелочи быстро перерастают в проблемы; размывается главное, ради чего эта «армия» создана, и теперь у нее есть средства, чтобы поддерживать дисциплину. Трое «донов» Степано не отдаляются от нее ни на шаг, – в тех же джинсах и в тех же кожаных куртках с широкими поясами; к поясам, правда, вполне открыто подвешены кобуры с пистолетами, и еще по пистолету у каждого – на ремнях подмышкой. Любой конфликт тут же гаснет, стоит молчаливо им молчаливо вырасти за спинами оппонентов; спорщики осекаются и торопятся разойтись в разные стороны. Нехорошие слухи ходят в «армии» про братьев Степано. Будто бы двоих самых злостных нарушителей дисциплины, у которых была обнаружена в рюкзаках маковая соломка, они также без единого слова отвели в лес и там расстреляли. Эти слухи потом обернутся конкретными уголовными обвинениями против братьев. Странно, что Жанна сама как бы не видит уродливости таких мер принуждения. Кажется, впервые в своей деятельности прибегает она к подобному грубому давлению на окружающих. Правда, весьма вероятно, что она и в самом деле этого не замечает. Слишком уж она выдыхается на трех обязательных своих дневных выступлениях. «Держать» тем же способом «армию» она просто не в состоянии. Если это могут сделать братья Степано, хорошо, пусть пока будут братья.
У нее даже нет времени, чтобы спокойно поразмыслить об этом. «Армия» движется дальше и увеличивается в размерах, как снежный ком. Пополнение происходит уже не только за счет городов, замерших вдоль шоссе: из Москвы, из Саратова, из Петербурга и даже из Владивостока прилетают и прибывают люди, прослышавшие о невиданном предприятии. Появляется группа из Белоруссии, готовая придать делу межреспубликанский характер, приезжают посланцы Молдавии, как ни странно – вместе с парламентариями Приднестровской республики, мэрия Севастополя, воспрявшая от радостных вестей из России, обещает присоединиться к «Освободительному походу» в полном составе. Появляются люди из Средней Азии и кавказских республик: из Осетии, Грузии, Армении, Азербайджана. И, наконец, как решающий знак того, что на Украине их действительно ждут, ранним утром в субботу у охранения, которое выставляет теперь дядя Паша, останавливается украшенный кумачовым стягом СССР новенький микроавтобус, и из него с сознанием собственной значимости, выходит делегация городов Украины: представители Харькова, Днепропетровска, Рогачиц и даже Киева. Непонятно, конечно, кто уполномочил этих, как они представляются, «народных избранников», но такие вопросы в лагере предпочитают на задавать: посланники городов заявляют о полной своей поддержке этого «благородного начинания», приосанясь, передают «горячий привет всем народам России» и клянутся, показывая на то же кумачовое полотнище, «отдать все силы делу объединения дружественных республик… Воле народов не смеет противостоять никто!..» Жанна, выступившая на два шага вперед, поднимает к небу ладонь; секундная пауза, тишина; кажется, замирает даже листва на деревьях, после чего делегации смешиваются и начинается общий восторг.
Эта сцена, вероятно, трогательная и очень забавная. Будто возродилась эпоха торжественных советских объятий. Впрочем, на ее «бывший» характер никто не обращает внимания. Телевидение записывает радость мужчин, хлопающих друг друга по пиджакам, крепкие горячие рукопожатия, «аплодисменты, переходящие в овацию», и уже через шесть часов, в дневных новостях дикторы с умилением сообщают о небывалом энтузиазме, который царит в «Русской армии», о поддержке ее со стороны самых разных народов и о страстном мужестве Девы, преодолевающей любые препятствия.
Здесь, конечно, есть некоторое преувеличение. За неделю с того момента, когда они на двух машинах выехали из столицы, Жанна преодолела большую часть пути от Москвы до нынешней границы России. Движутся они достаточно быстро: «армия», несмотря на ежедневное пополнение, пока что невелика и, благодаря «газонам», мобильна даже на российских проселках. К тому же во избежание инцидентов Жанна, точнее просчитывающий их стратегию дядя Паша, на ночевку предпочитает останавливаться не в городах, где возможны коллизии с местными органами правопорядка, а на безопасном, иногда весьма значительном от них расстоянии, что на первых порах не способствует вниманию прессы. О походе пишут только районные или областные газеты. И похоже, что Кремль даже не подозревает об этой неожиданной акции. Никому и в голову не приходит, что, даже не пробуя скрыться, как, наверное, поступил бы на ее месте любой здравомыслящий человек, Жанна открыто и недвусмысленно заявит о своем безумном намерении, обострит ситуацию до предела и бросит вызов сразу обеим столицам. До Кремля областная пресса доходит, видимо, с опозданием, и поэтому маршу «армии» по проселкам никто не препятствует; местные власти, скорее, рады этому неожиданному вниманию, компетентные органы на местах, не получив указаний, бездействуют, но когда в середине недели некая молодежная радиостанция выдает в эфир грандиозный по размаху и темпераменту репортаж, начинают спохватываться и другие средства массовой информации.
Уже на другое утро в колонне, пробирающейся на Брянск, появляются корреспонденты крупнейших газет, в том числе и нескольких зарубежных, две телевизионных бригады, «российская» и «независимая», и почти два десятка радиожурналистов, увешанных аппаратурой. Прямо в лесу, на поляне, собирается пресс- конференция, которую ведет Зайчик, делаются различные заявления, снимаются эффектные кадры. Вечером они появляются сразу в трех телевизионных каналах, и – бабахает, завеса невидимости с похода сорвана. Пресса буквально за сутки разносит сенсационные вести по всей России. В Кремле, вероятно, вздрагивают и чисто по-русски хватаются за головы. Теперь следует ожидать ответных мер соответствующих ведомств. И такие меры, конечно, предпринимаются незамедлительно. Когда уже после Брянска, где к «армии» Жанны присоединяется сразу почти тысяча человек, колонна, по настоянию дяди Паши, опять выныривает на Киевскую дорогу, обнаруживается, что автострада по всей ширине перегорожена металлическими «ежами», а за «ежами» сомкнул пластиковые щиты отряд особого назначения: дубинки, пятнистые комбинезоны, шлемы с закрышками. Вперед выступает офицер с
