брата, по-прежнему приближаясь, стреляют стреляют, стреляют; и свернувшееся эмбрионом тело уже не шевелится, и лишь вздрагивает каждый раз, когда в него входит пуля.
Счет во всей этой ситуации идет на секунды. И когда эти крохотные секундочки потом нарезаются по отдельности: в монографиях, газетных статьях, внешне беспристрастных воспоминаниях, возникает странное, ни с чем не сообразное впечатление, что среди нарезанных частностей упущено главное, что подробности заслоняют другой, какой-то непонятый нами смысл, и что смысл этот был, но в суматохе воспоминаний утрачен, наверное, навсегда.
Никто не может точно сказать, когда Жанна начинает светиться. К сожалению, внимание большинства приковывает трагедия у сарая. Продолжается она действительно считанные мгновения, но когда мгновения эти из времени переходят в вечность, и глаза всех присутствующих вновь обращается к Жанне, руки, шея, лицо ее уже кажутся сделанными из серебра, и – дрожат и колышатся, словно в чрезмерно терпком растворе. Жаркий голубоватый свет исходит от кожи. Он, возможно, не ярок, но заставляет щуриться и отводить глаза. Жанна будто бы пребывает в сфере переливающегося огня. А сама голубоватая сфера неуклонно увеличивается в объеме. Те, кто находятся ближе, начинают пятится от нее. Будучи не в силах смотреть, стискивают глаза ладонями. Одежда Жанны тоже начинает светиться. Странные, протаивающие на концах ленты пламени соскакивают с материи. Очертания тела уже практически неразличимы. И в тот самый момент, когда, достигнув накала, свет становится совершенно нестерпимым для глаз, Зайчик, пятившийся до сего мгновения вместе со всеми, неожиданно делает шаг вперед, касается границы огня (по свидетельству очевидцев, ладонь тоже наливается серебром), а потом снова делает шаг и целиком оказывается внутри сферы. Силуэт его еще различим – некими контрастными очертаниями, но секунду спустя голубоватая сфера, как бы выворачивается наизнанку, сердцевина ее вместе с Жанной стремительно угасает, у присутствующих на мгновение появляется слабая резь под веками; еще секунда – и она потухает совсем. И не было тьмы на земле до часа девятого, и не померкло солнце, и завеса в храме не разодралась надвое, и не расселись камни, и не отверзлись гробы, и тела усопших святых не воскресли, и не явились многим.
Очевидцы свидетельствуют, что лишь слабая дымка окутывает окрестности; возможно, просто от утомления глаз после серебряного сияния; и испытывают они не горе, что было бы на их месте только естественно, а холодную дрожь какого-то вселенского одиночества. Потому что вселенная и в самом деле осиротела; Глас Божий стих, и звезды стали камнями, летящими ниоткуда. А когда даже эта слабая дымка рассеивается, выясняется, что Иоанны среди них действительно нет; трава не тронута там, где она только что пребывала, и лишь доски крыльца необыкновенно слезятся смолой, будто выструганы они из теплого живого скорбного дерева…
10
Личность стрелявшего была установлена почти сразу же. Им оказался некто Ю. Б. Проталин, двадцати пяти лет, недавний выпускник Института экономики и финансов, ныне – заместитель директора одного коммерческого предприятия. Помните того нервного юношу, высокого, с волосами до плеч, который однажды глухой зимней ночью чуть было не набросился на Кармазанова? Проталин-младший, сын кандидата в мэры от «народно-патриотических» сил? Не случайной, по-видимому, была та дикая вспышка ненависти. Не случайно вскакивал этот юноша и не случайно отбрасывал от себя стул. Ненависть – не любовь, бесследно она не проходит. Вот так прошлое, вмерзшее, казалось бы, в давно забытый январь, дотянулось до будущего и выхватило из него сердце.
Пресса именно так и рассматривала суть инцидента. Мотив: месть, сын за отца, просто лежал на поверхности. Зачем ломать голову, когда и без того все понятно? И тем не менее, вряд мы можем закрыть глаза на некоторые несообразности этой трагедии. Вряд ли мы можем ограничиваться только официальной версией. Слишком много неясного оставляет она в тылах. В частности, если уж младший Проталин вознамерился использовать не пистолет, а винтовку, что на взгляд даже неопытного человека полная чушь, то каким образом он достал модернизированную итальянскую «Зонни», да еще с прицелом, которому необходима тщательная подгонка? Разумеется, при разгуле нынешней демократии достать в России можно практически все, но такое специфическое оружие, предназначенное для бригад по борьбе с террористами, неизбежно наводит на мысль, что перед нами – не действия отчаявшегося «одинокого волка», а заранее спланированная и подготовленная операция, детали которой уже никогда не станут известны. Как Проталину удалось пронести винтовку в расположение «армии»? Откуда у него, никогда не служившего, навыки обращения с огнестрельным оружием? Куда делся его сотовый телефон, якобы виденный двумя свидетелями? С кем он поддерживал связь и кому докладывал о своих действиях? Что за легковая машина сразу же вслед за выстрелами проскочила мост через речку? Не в машине ли находился тот, кто слушал сотовый телефон? И откуда Проталин-младший узнал, что «освящение вод», начатое еще в Севастополе, происходит и во время «похода на Киев»?
Нет ответа и на многие другие вопросы. Нет, и, как учит история, никогда не будет. Можно, конечно, не обращать внимания на всякие подозрительные детали, можно оставить за скобками многое из того, что тревожит сердце, нет уверенности, что на эти вопросы вообще следует отвечать, потому что есть вещи, о которых нормальному человеку лучше не иметь представления, и однако эти вопросы все равно остаются. Они не уходят, как ни старались бы мы от них избавиться; они мучают нас и заставляют снова и снова оглядываться на прошлое. И, разумеется, главный из них вовсе не «кто стоит за трагическими событиями 16 сентября?», а гораздо более важный и актуальный вопрос – «что дальше?» Потому что события в Киеве во второй половине того же месяца, когда многотысячная толпа, собравшаяся перед зданием парламента Украины, оттеснившая к самым стенам трепещущую ниточку оцепления и скандировавшая более шести часов: «Рос-си-я!.. Рос-си-я!..» – как бы ни подавали и не истолковывали их впоследствии, безусловно показывают, что этот главный вопрос вовсе не вынут из обращения. Болезненный этот вопрос, естественно, никуда не исчез; и такое же, в мокрые дни октября, «стояние россиян на Красной площади», куда к Лобному месту, встречая прибывшую украинскую делегацию, вышла, по сведениям московского УВД, демонстрация в двадцать три тысячи человек, как бы опять же ни пытались потом ее объяснить «подстрекательством и спонтанным выражением недовольства», прогремело на всю страну и свидетельствует о том же. Смерть Девы не есть смерть идеи, которая уже не будет осуществлена, а есть только самое начало пути, который еще предстоит пройти нам всем.
И в этом свете совсем по-иному выглядят те странные обстоятельства, что ввергают в недоумение всех, кто всматривается в последние дни Иоанны. Почему Жанна, по-видимому, и в самом деле обладавшая качествами мессии, прозревавшая многое из того, что потом действительно произошло, вознесенная, жившая как бы сразу и в настоящем и в будущем, даже, по некоторым косвенным признакам, догадывавшаяся о покушении, тем не менее смиренно покорилась судьбе, явилась на «освящение вод» и допустила роковой выстрел? Или в гораздо более общем виде: почему Вседержитель – кого бы мы под этим именем ни подразумевали – если уж он обращает внимание на мелкие земные дела, обрывает начатое на половине, не доводя его до конца, а плоды подвига или жертвы оставляет в распоряжении тех, кто и к жертве, и к подвигу имеет весьма отдаленное отношение? Так было с «Севастопольской» Жанной, погасшей на расстоянии вытянутой руки от победы, так было с ее знаменитой предшественницей, отправленной на костер в Руане в 1431 году, когда грезы об освобождении Франции, казалось, начинали сбываться; собственно, так же было и с неким человеком из Назарета, потому что «испить чашу сию» ему пришлось именно в тот момент, когда Царство Божие уже проникало не только в избраных, но и в званых.
Это, конечно, чисто схоластические сомнения. Бог не есть режиссер спектакля, именуемого историей. Он не постановщик в техническом смысле этого слова, не сценограф, не драматург и не отвечает за каждый шаг, сделанный персонажем. Бог вообще не решает скучных земных проблем, он указывает лишь некий путь, которым человечество может следовать. И поскольку путь этот ясно и однозначно указан, поскольку воля господня выражена и усомниться в ее сути нельзя, постольку и завершено данное предназначение. Софиты на сцене меркнут, актеры разоблачаются, мессия из вождя и пророка превращается в обыкновенного человека. Собственно, это и есть ответ на все мучительные вопросы. И предназначение Жанны, с каких бы позиций мы ни пытались его трактовать, заключается, вероятно, не в личном объединении искусственно раздробленного народа, а лишь в том, чтобы народ этот осознал себя именно как народ, и чтоб появилась надежда среди уныния и упадка. Кто-то должен был разбудить дремлющую Россию, показать, что мы имеем свой, отличный от других, исторический путь, свой, отличный от других, образ существование, и свою живую звезду, сияющую в тумане грядущего. Зажигает такую звезду, наверное, Бог,
