становилась легче с каждым днем, а от попыток сосредоточиться. Лекарь, приписанный к этому загону с рабами, принялся штопать мою руку, но я почти не замечал его, потому что, едва я позволил мыслям разбрестись, мир обрел четкость, пугающую резкость, а я осознал, в каком невероятно трудном положении оказался. Я вспомнил имя этой женщины и свое собственное и уже начал восстанавливать в памяти события, подло предавшие помазанного Наследника Д'Арната во власть его врагов.
Надсмотрщик умер в собственной ванне. Какая нелепость. Неудивительно, что это известие повергло меня — В'Capo — в такое отчаяние, ведь надсмотрщик Гернальд, зид, чью душу так давно излечил Дассин, был ключом к плану Экзегета. Медленно, тяжко, осторожно, год за годом Гернальд поднимался на вершину власти в Се Урот, вершину недосягаемую; он мог безопасно открыть портал в Авонар, зная, что такая брешь в обороне Зев'На способна однажды создать окончательный перевес сил в нашей долгой войне. И вот, в завершение всех долгих усилий, его подвело сердце, и, соскользнув в мыльную воду, он оставил нас в неволе.
План был весьма остроумен, хотя положиться на Экзегета и Гар'Дену, обещавших вынести меня из зала совета прежде, чем я умру, требовало от меня чрезмерного доверия. Умирать снова было крайне рискованно, а ни один из них не был настоящим Целителем. Но их заклинания сработали безупречно. За четыре дня я полностью выздоровел и счастливо зажил в Сен Истаре, пытаясь возродить жизнь, которой никогда не существовало. Потом было нападение, пустыня и ошейник.
Разумеется, не предполагалось, что мой ошейник запечатают. Гернальд должен был ждать В'Capo, учителя фехтования из Сен Истара, которого следовало заковать, оставив нетронутыми его магические силы, а временную личность устранить, чтобы он вспомнил, кем он был на самом деле. Но надсмотрщик умер в ванне, а я остался рабом В'Capo, мучался от ужасных снов и думал, что схожу с ума. Четырнадцатый день минул уже давно.
Сейри была здесь. Боги милосердны. Я предполагал, что те двое, кто должен был получить от меня знак и снабдить меня сведениями, необходимыми, чтобы спасти моего сына, были вроде Гернальда. Но Сейри, как и я, оказалась пленницей несчастья, случившегося с Гернальдом, одна в этом проклятом месте, а мой сын почти год оставался на попечении лордов.
— Твои шрамы говорят мне, В'Capo, что у тебя бывали раны намного серьезнее и намного хуже обработанные. Почему же у тебя сегодня такой похоронный вид? Или у меня затупилась игла?
Я только покачал головой.
Экзегет счел необходимым раз пятьдесят объяснить мне, почему мы не могли забрать моего сына прямо из зала совета. Поскольку тот мужчина и мальчик пришли вместе к Наставникам как просители, Се'Арет и Устель не согласились бы разделить их, настаивая на том, что это нарушит наш закон. И ни Экзегет, ни Гар'Дена не знали Дарзида: ни того, кем он был, ни пределов его силы. Но основная их тревога касалась украшения — магической связи мальчика с лордами. Если бы его силой захватили в зале совета, тогда Трое уничтожили бы его, или же, если им уже удалось обратить его ко злу, он стал бы проводником для всей мощи лордов в самое сердце Авонара. Слушай, смотри, наблюдай, велели они мне. Что-то еще будет слишком опасным. Хитрость и неожиданность помогут вернуть его. Молниеносный удар в самое сердце твердыни врага. Глупость, как выяснилось.
Ну и конечно, когда я все это вспомнил, легче мне не стало. Ни Кейрон, ни Д'Натель не могли предложить такой план побега из плена, который бы уже не отверг В'Capo. Кошмарные сны прекратились, но дни порождали еще большее отчаяние. Без Гернальда Экзегет не мог вытащить Сейри и Герика, а вероятность того, что я выживу и придумаю, как это сделать самому, была угнетающе мала. Если я погибну, Сейри, скорее всего весь остаток дней, проведет в этом мерзком месте, а Герик станет орудием, столь желанным для лордов. И это только в том случае, если я умру необнаруженным. Малоприятные последствия моего разоблачения было легко представить.
Итак, я не мог погибнуть или позволить себя вычислить, то есть мне нужно было продолжать притворяться. Вся сложность заключалась в том, что я не знал, надолго ли меня хватит теперь, когда я снова стал самим собой. У меня не было защиты от колдовства зидов. Один неверный шаг, и они выяснят правду обо мне. И что еще тревожнее — мне придется драться. Мне придется делать все возможное, чтобы убить того, кто выйдет со мной на тренировочную площадку, и сомнение в том, что я на это способен, занимало меня теперь больше всего.
Столько лет я верил в то, что нельзя отнять чужую жизнь ни ради сохранения собственной, ни ради благополучия близких. Я все еще не примирился с ужасающими последствиями собственного идеализма, но в ту ночь, в рабском бараке в Зев'На, я сказал себе, что отныне не могу позволить себе такой роскоши, как выбор. Это война, и жизнь моего сына связана с безопасностью двух миров. Я только не знал, будет ли этого достаточно, когда я снова встану перед живым человеком с мечом в руке.
Я не мог заснуть, думая о Сейри и Герике и готовя себя к утру. Рассвет пришел слишком быстро. Как всегда, меня привели на цепи, прикрепленной к ошейнику, на тренировочную площадку. Снова Габдил.
— Смотрители настаивают, что ты умеешь драться, раб. Я не верю.
Огромный человек ухмыльнулся и швырнул мне двуручный меч — мое любимое оружие.
— Я думаю, ты обычный подонок-дар'нети, играющий в фехтование так же, как твой народ играет в колдовство. Лорды Зев'На преподадут вам один урок, а я — другой.
Гнев заворочался у меня в животе. Ни один пустоглазый, лишенный воображения, ублюдочный зид не знает о фехтовании больше, чем принц Авонара. Я вскинул клинок к солнцу, позволив солнечному зайчику пробежать по его сверкающей кромке, затем указал на уставившиеся на меня пустые глаза, словно предупредив: «Я ударю сюда», и встал в стойку.
В'Capo был не более чем маской, тонкий налет опыта и памяти поверх моей души, с навыками и склонностями, во многом повторяющими мои. Молитва Целителей дар'нети жила в самой сердцевине естества В'Саро, и он, рискуя языком, утешал своих раненых товарищей по несчастью, потому что я, Кейрон, Целитель, неспособен был иначе ответить на их страдания. И В'Саро убийственно точно владел мечом, потому что я, Д'Натель, не дорожил в жизни ничем, кроме искусства боя. Быть может, у меня уйдет целая жизнь на то, чтобы привыкнуть к его привычкам и побуждениям, существовавшим рядом с моими собственными, но, когда я поднял свой меч в первое утро моей второй жизни в Зев'На, я был рад, что он со мной. Д'Натель не думал. Он сражался. И я оставался в живых.
— Уоргрив Дэймон требовал этого? Смотритель за рабами поставил в списке отметку. Надсмотрщик, сцепивший руки за спиной, хохотнул.
— Уоргрив требовал чего потруднее. Заявил, мол, больно хилые у нас рабы в последнее время, и грозил доложить генсею, если сегодня его не прошибет пот. Посмотрим, что он скажет о В'Саро.
Надсмотрщик часто начал наведываться в загон, особенно в те дни, когда я бился в поединках, на которые делали ставки.
Смотритель щелкнул пальцами помощнику, который отпер клетку и жестом приказал мне встать на колени, отведя руки за спину так, чтобы их можно было сковать. Я кинул недоеденный серый хлеб в корзинку и подчинился. Когда запястья были стянуты, а пинок надсмотрщика уведомил, что пора подниматься на ноги, мое нутро сжалось в уже знакомом тревожном предчувствии. Прошли бесчисленные дни с тех пор, как я вспомнил себя. Ничего не изменилось. Я был вынужден продолжать сражаться. Продолжать побеждать.
— Уоргрив Дэймон — блестящий воин, — заметил смотритель.
— Если он справится с этим парнем, он будет почти так хорош, как думает сам. Но конечно, если В'Capo его уделает, придется расплачиваться с генсеем. Но дело того стоит.
Довольно тревожно было услышать, что мой сегодняшний противник является протеже генсея — командующего. За месяцы пребывания в загоне для рабов я оказался ближе всего к смерти не из-за ран, а потому что покалечил ставленника другого генсея. Лишь вмешательство надсмотрщика, вступившегося за «собственность лордов», спасло мне жизнь.
Я совсем упал духом, когда меня доставили на тренировочную площадку, и я увидел Дэймона. Пока мне освобождали руки, выдавали оружие и легкие доспехи, я наблюдал за высоким юношей, который длинным мечом разрубал обитую толстой кожей тренировочную болванку на тонкие ровные полоски, словно нарезал масло ножом. Этот противник был хорош.
— Что, это лучшее, что у вас есть? — Он презрительно окинул взглядом мое избитое тело и потрепанную одежду. — Я же говорил, что хочу встряхнуться.
