Напомнив себе, что я прибыла в Комигор ради племянника, а не Филомены, я произнесла:
— Я дала слово. Я обещала Томасу приехать. Ты больна?
— Кто эта женщина, дитя мое? — нахмурившись, встряла старуха в черном. — Что за дерзкая особа беспокоит бедную вдову, столь близкую к смерти?
— Для начала, я не воровка и уж совершенно точно не чужая этому дому, — ответила я.
И уж какой-какой, а умирающей больная не выглядела. Впрочем, я не стала говорить это вслух, чтобы не раздражать лишний раз обеих дам.
Филомена оттопырила розовую губку. Слезы лились по ее щекам, хотя и оставалось загадкой, какие же чувства были тому причиной.
— Томас обещал, что не проиграет ни одного поединка и не бросит меня одну в этом отвратительном месте. Плохо, конечно, что его никогда не бывало рядом, но, по крайней мере, он забрал бы меня на зиму в Монтевиаль. А сейчас мне так плохо, и к тому же я могу умереть! Когда все закончится, уже почти настанет весна, я стану толстой и страшной, и двор меня позабудет. Будь он проклят, этот Томас!
От каждого всхлипа, сотрясавшего Филомену, щебечущие горничные вспархивали, как стая пичуг, всполошенных подкравшимся котом.
— О, моя дорогая девочка! — ворковала пожилая дама, поглаживая покрывало. — Ты должна успокоиться, иначе ребенок окажется уродцем, даже если тебе удастся выносить его положенный срок.
Филомена застонала. Половина служанок взвыла в унисон с хозяйкой.
Не из приязни или сочувствия я приняла бразды правления в свои руки, но лишь из чистой расчетливости. Если мне не удастся разумно побеседовать с Филоменой, то я не смогу исполнить обещанное и вернуться к собственным делам.
Я должна была — и хотела — рассказать жене и сыну Томаса, что он погиб с честью, как и подобает герцогу Комигора, Защитнику Лейрана, лучшему фехтовальщику Четырех королевств. Уже не важно, что он и не мог победить в схватке, стоившей ему жизни, что он оказался пешкой в чужой игре, куда более серьезной, чем вызов какого-то мелкого бунтовщика его королю, не важно, что его руки были в крови тех, кого я любила больше всего на свете. В конце концов, освободившись от власти безумия, он попросил у меня прощения и его последние мысли были о сыне. Я пообещала Томасу рассказать мальчику об этом. Каким-то образом — я не до конца понимала, каким именно, — чары, разрушившие жизнь моего брата, были на моей совести, и мне хотелось верить, что, исполнив его последнюю волю, я в некоторой мере искуплю вину за случившееся с ним.
— Послушайте-ка, сударыня, — сказала я старухе, отводя ее от кровати. — Эта суета не идет на пользу вашей племяннице. Да и сами вы выглядите измученной. Я родственница покойного герцога — то есть родня Филомене, как и вы, — и я была бы счастлива, присмотреть за ее светлостью, пока вы отдыхаете. Вы должны беречь себя ради ее блага, разве нет? Отправляйтесь на часок в свои покои. Обещаю, при малейших затруднениях я пошлю за вами.
— Зачем?.. Я никогда… Кто вы такая?..
Я поймала за руку, пробегавшую мимо служанку и велела ей препроводить тетушку Филомены в ее покои, сесть снаружи у входа и исполнять любые ее капризы.
Затем я отправила суетящихся служанок прочь из комнаты: одну — варить бульон, с наказом принести его, только когда я попрошу, другую — протирать всю стеклянную посуду в доме, на случай если доктору что-нибудь потребуется, третью — за чистым холстом, в котором тоже могла возникнуть нужда. Одну-единственную тихоню по имени Нэнси я оставила при себе. Я попросила ее повесить мой плащ, открыть окно и не подпускать прочую прислугу к спальне, чтобы госпожа могла отдохнуть.
После этого я придвинула стул к широкому ложу и принялась ждать.
Не было ничего удивительного в том, что с Филоменой, оказалось, так непросто иметь дело. Ее отец был канцлером Лейрана. Брак по расчету из политических соображений вынудил Филомену поселиться в столь отдаленном от королевского двора месте, как Комигор, а для изнеженной молодой особы, выросшей среди дворцовых интриг и столичных скандалов, это было подобно медленной смерти.
Довольно скоро стоны стихли. Герцогиня прерывисто вздохнула и огляделась.
— Куда все делись?
Она шмыгнула носом и моргнула.
— Я объяснила им, что их наипервейший долг — служить тебе, а заняться этим они могут, освободив комнату, чтобы ты могла дышать. А теперь расскажи, в чем дело. Ты ведь не рожаешь, и не похоже, что скоро соберешься.
Филомена снова взвыла. Служанка вскинулась со стула у двери, но я жестом велела ей оставаться на месте, а затем сложила руки на коленях.
Стон прервался икотой. Герцогиня промокнула глаза.
— Это ужасно. Видишь ли, если б я выносила остальных… Доктор велел мне оставаться в постели, иначе я потеряю и этого. Так страдать от этих проклятых родов, а они все оказываются мертвыми… кроме Герика, разумеется, дорогого моего… Хотя он, конечно, не так нежен, как можно было бы пожелать, совершенно не интересуется тем, чем должен, да еще этот его гадкий характер… Доктор Рен Вэсли велит мне лежать, и тетя Вералли говорит, он, должно быть, считает, что я тоже умру… А сегодня я проснулась с ужасной болью в спине и поняла: конец уже близко.
— А! Теперь понятно. Скольких детей ты потеряла?
— Двоих. Оба родились мертвыми.
Я протянула ей вышитый платочек из стопки у кровати. Филомена высморкалась.
— Так ужасно терять ребенка при рождении. Герцогиня быстро взглянула на меня, как будто только что поняла, кто же сидит перед ней, и быстро натянула атласное покрывало до самого подбородка.
— Я не собираюсь ничем тебе вредить, Филомена. В том, что сделал Томас, он и сам виновен только отчасти. И, разумеется, я не считаю ни тебя, ни твоего сына ответственными за его поступки.
Несколько месяцев назад, еще до того, как Томас освободился от своей разрушительной слепоты, он просил меня приехать в Комигор, надеясь, что я смогу защитить его сына от какого-то неназываемого зла. Тогда я ответила ему отказом. Я не видела причин принимать во внимание опасения человека, спокойно смотревшего, как пытают моего мужа лишь за то, что тот родился чародеем. Я не видела причин заботиться о сыне того, кто перерезал горло моего новорожденного ребенка, чтобы, тот не унаследовал магический дар отца.
Как Томас мог жить с тем, что сотворил? Безумие, наваждение — мне оставалось только верить в это, иначе я не смогла бы его простить.
Филомена потупила взгляд.
— Люди Томаса привезли твое послание вместе с известием о его смерти. Я думала, ты пытаешься меня запугать.
— Давай не будем об этом сейчас. Я уверена, доктор велел тебе лежать ради здоровья ребенка, а не из-за угрозы тебе самой. Спина же, возможно, болит из-за того, что у тебя здесь столько подушек, и вдобавок неудобно сложенных.
Я потянулась к подушкам Филомены и убрала добрую их половину. Остальные же расположила так, чтобы она могла легко менять позу без риска быть задушенной.
Принесенное Нэнси теплое полотенце я свернула валиком и засунула под спину Филомены.
— О, так намного лучше!
— Прекрасно. Нэнси может менять полотенце так часто, как ты пожелаешь. А теперь тебе надо отдохнуть. Когда проснешься, я расскажу тебе и твоему сыну о Томасе то, ради чего я приехала.
— Это его не вернет, — сказала Филомена, устраиваясь в «гнезде» и зевая.
— Не вернет, — подтвердила я.
Я чувствовала себя слегка виноватой за радостное предвкушение, покалывающее мою кожу. Спустя десять лет после ужасной смерти мой супруг действительно вернулся к жизни — эта чудесная тайна до сих пор была не полностью доступна моему пониманию. Всего несколько месяцев прошло со дня летнего солнцестояния, когда потерявший память принц-чародей вторгся в мою жизнь. И лишь считанные недели — с того мига, как я поняла, что это Кейрон каким-то чудом снова ожил в нем, а чародей Дассин подтвердил мои догадки. На исходе того дня, когда они оба прошли через пылающие Ворота Моста Д'Арната и исчезли, мой муж все еще не мог вспомнить ни свое прошлое, ни прошлое Д'Нателя, принца Авонара, в чьем теле он
