голову выше меня, да еще и сломать ему руку. У меня уже не сводило желудок, когда я подрубал чьи-то ноги так, чтобы они не могли его удержать. Я мог замкнуть ошейник на пленнике, даже не слыша его криков и не чувствуя ничего, кроме облегчения оттого, что еще один дар'нети не сможет больше убить ни одной доброй старушки. Даже если принц Д'Натель и мертв, я отомщу ему. Ведь я поклялся в этом.
— Конечно, я сделаю все, что потребуется.
Мы выехали из крепости, даже не заходя ко мне домой. Все, что мне потребуется, доставят, пояснил Коврак, пока мы ехали по пустыне.
В двух лигах от крепости было самое сердце лагеря зидов, который тянулся до самого горизонта, подернутого коричневой завесой пыли. Прежде я всего дважды бывал в здешних военных укреплениях: первый раз — осмотреть новых лошадей, пригнанных с фермы, где их разводили, и еще раз — пронаблюдать за казнью воина, который пощадил пленника, избавив его от наказания. Его начальники растянули его на земле и давали ему воды ровно столько, чтобы поддерживать в нем жизнь, пока он жарился на солнцепеке днем и замерзал ночью. Каждый день они пороли его, пока плоть не повисала лохмотьями, а ветер облеплял раны песком до такой степени, что нельзя было разобрать, человек ли это. Каждую ночь они колдовали, чтобы наутро он снова оказался здоров. Целыми днями он валялся в забытьи. К тому времени, как он умер, он был уже безумен.
В мой первый день в Элихад Ра мы объезжали ряды палаток, склады с припасами и тренировочные площадки, останавливаясь лишь для того, чтобы посмотреть на учебный бой или другие упражнения. На закате мы подъехали к небольшой возвышенности, где стояли несколько шатров побольше. Генсей указал мне на палатку рядом со своей и сказал, что костер у нас будет общий. Перед моей палаткой ждал коленопреклоненный раб.
— Этот раб будет снабжать вас водой, вином, пищей, готовить для вас и стирать вашу одежду, — пояснил Коврак. — Никаких других роскошеств в военном лагере у вас не будет.
Раб выглядел немногим старше меня. Никто не сказал мне, как его зовут. К счастью, он, кажется, знал свои обязанности, потому что я и понятия не имел, что сказать ему. После того как он помог мне снять доспехи, почистил одежду и погасил лампу, он свернулся клубком снаружи у входа в мою палатку и заснул.
На следующее утро, еще до зари, когда свет вокруг был тусклым и красным, я услышал голос генсея Коврака. Мой раб стоял на коленях у входа в палатку, ожидая меня. Я быстро оделся, дал ему застегнуть на моей талии перевязь и вышел наружу. Коврак растягивал мышцы плеч и рук. Я ничего не сказал ему, потому что он выглядел очень сосредоточенным. Мой раб принес мне чашу с каветом — крепким густым чаем, который был в обычае у зидов. Коврак щелкнул пальцами своему рабу, подавая знак, что тоже хочет пить. Раб Коврака наполнил чашу, но, подавая ее хозяину, споткнулся о колышек палатки и пролил кавет на землю. Прервав свои упражнения лишь на миг, генсей дотянулся до шеста, на котором висели его ножны, обнажил меч и пронзил им раба. Мой раб упал на колени, вжимаясь лбом в песок. Я едва не выронил свою чашу.
Коврак снова щелкнул пальцами. Пока двое рабов оттаскивали труп, а третий вытирал его меч, он возобновил свои упражнения. Он перешел в низкий выпад, вскинув руки над головой, и простоял так дольше, чем я мог задержать дыхание.
— Думаете, я жесток? — поинтересовался он.
Я считал именно так, но никогда бы не признался в этом — поскольку уже почти привык к обычаям Се Урот. Вместо ответа я пожал плечами.
Коврак снова подал знак рукой. Мой раб наполнил чашу и подал ее генсею, когда тот выпрямился.
— Первое правило командования: не спускать несовершенства. Иначе ваши солдаты перестанут вас бояться. Рабы обходятся недешево, но они не дороже, чем такая армия. — Он обвел рукой с чашей все вокруг. — Мои солдаты знают, что любой из них может быть наказан так же. И ради меня они из кожи вон лезут.
Позавтракав горячим хлебом и мягким сыром, мы спустились в лагерь. Отряд из десяти разновозрастных новобранцев дожидался меня. Весь день Коврак объяснял мне, как гонять их и муштровать, как пользоваться голосом и властью командира, как заставить их бояться меня, несмотря на то, что я так молод и макушкой едва достаю им до плеча.
— Вы их командующий и господин. Их жизни — в ваших руках, никто из них не будет стоить и горсти песка, пока они не начнут повиноваться вам без колебаний. Они должны вызубрить, что и вы тоже не потерпите несовершенства.
Зиды не были похожи на солдат, которых я знал в Лейране. Они не смеялись, не травили непристойных баек у лагерных костров. И хотя среди зидов жило несколько свирепо выглядящих женщин- воинов, не похоже было, чтобы кто-нибудь из них завел семью. Они говорили об оружии и сражениях, о тех, кого они убили бы, если позволят лорды. Я не был уверен, что они знают о значении украшения в моем ухе.
Генсей Коврак наблюдал за моими тренировками, но именно лорд Парвен учил меня более сложным вещам, которые я должен был знать. Он следил за происходящим, глядя моими глазами и читая мои мысли. В первые недели мне было тревожно и тяжело, потому что приходилось запоминать сразу много вещей и одновременно развивать собственную силу и выносливость. К счастью, промахи моих солдат были незначительны, и не возникало нужды в наказаниях суровее, чем дополнительные тренировки. Я страшился того дня, когда кто-либо из них откажется выполнить приказ.
Один из моих людей был моложе остальных. Его звали Лак, ему было около пятнадцати. Он был немногим выше меня, темноволос, жилист и вынослив. Он казался несколько интереснее прочих зидов. Не в том смысле, что зиды тупые. Многие из них были умны и могущественны. Но если сравнивать их с каким- нибудь металлом, то они были скорее железом, чем серебром. Быть может, потому, что они никогда не говорили ни о чем, кроме ненависти, битв и смерти.
К исходу второго месяца моего командования мы предпринимали долгие переходы к красным скалам, которые лежали к югу от нашего лагеря. Мы отрабатывали маскировку в пещерах и нишах, в длинных узких тенях, взбирались по невероятно крутым тропам, неся на себе тяжелые вьюки с водой и провиантом, и целые дни выдерживали в тишине и неподвижности, лишь с самым необходимым пайком. Естественно, мне приходилось проделывать все это вместе со своим войском без всяких жалоб, иначе они сочли бы меня слабым.
Обычно мы с Лаком лазали вместе, как самые легкие, так как нам было проще карабкаться наверх по скалам и расселинам. Однажды мы взобрались на вершину скального гребня, пока остальные ползли позади нас, где-то за пределами обзора. День был убийственно жарким, но, потянувшись к своему бурдюку с водой, я обнаружил, что он пуст, а сбоку в нем зияет рваная дыра. Несколько часов я не делал остановок, чтобы попить. Во рту у меня стоял привкус металла, кровь стучала в висках, но я не видел выхода. Я был командиром. Мне нельзя было показывать свою слабость.
Побагровевший, со сбившимся дыханием, Лак вытащил свой бурдюк, взглянул на меня, и его глаза поползли на лоб.
— Ваша вода, командир…
— Не повезло, — ответил я, глядя в сторону — куда угодно, только не на его полный воды бурдюк.
— Но пока мы доберемся до лагеря, пройдет несколько часов.
— Все есть, как есть.
— Если вы окажете мне честь…
Он попытался сунуть бурдюк мне в руки, едва заметно кивнув в сторону подножия гребня. Никого не видно. Еще есть несколько мгновений, прежде чем остальные появятся в поле зрения, а меня одолевало отчаяние при мысли о том, что впереди еще долгий жаркий день. Я не сказал ни слова, но кивнул в ответ и глотнул теплую, затхлую жидкость, которая показалась вкуснейшей из всего, что я когда-либо пил прежде.
