информации маловато.
Она нахмурилась.
— И что нам делать теперь?
С минуту я молчал, думая о том же.
— Надо вычислить, что общего имели все эти жертвы. Если это общее, конечно есть.
— Ну, все они мертвы, — предположила Молли.
Я против воли улыбнулся.
— Не считая этого.
— Ладно, — кивнула она. — Что собираетесь предпринять вы?
Я мотнул головой в сторону лежавшей на торпедо у ветрового стекла стопки протоколов, что дал мне Баттерс.
— Начну с этого. Посмотрим, не удастся ли нарыть чего-нибудь. Потом повстречаюсь с кое-какими людьми, порасспрашиваю их кое о чем.
— А что делать мне? — спросила она.
— Посмотрим. Сколько бусин сможешь поднять и удержать?
С минуту она молча испепеляла меня взглядом. Потом сняла с левого запястья связку бус и оставила ее болтаться в воздухе. Бусины соскользнули вниз, оставив два-три дюйма свободной нити.
Молли пристально уставилась на связку — я сам смастерил это нехитрое устройство, помогающее тренировать сосредоточенность и отрешенность. В нашем ремесле это умение часто оказывается едва ли не решающим. Вся магия основана на энергиях изначального творения, и — хотите вы этого или нет — она реагирует на ваши мысли и эмоции. Стоит вашей мысли свернуть чуть в сторону или запутаться, стоит вам чуть отвлечься от того, что вы делаете — и ваша магия откликнется на это самым непредсказуемым, а зачастую и опасным образом.
Молли все еще проходила азы этого. Поймите меня правильно, девочка обладала немалыми способностями, но вот осознанности действий ей пока недоставало. Именно этому и пытался я ее обучить последний год с небольшим — ответственному, осторожному обращению со своими способностями. Ну, и тем опасностям, которые таит в себе наше ремесло. Для занятий магией Молли необходимо было иметь на плечах достаточно разумную башку; в противном случае это могло бы стоить ей жизни… а возможно, и мне тоже.
Молли была колдуньей.
Она использовала магию для того, чтобы копаться в сознании двоих своих друзей, пытаясь освободить их от наркотической зависимости, однако к этим мотивам примешивались личные эмоции, так что результат вышел довольно-таки жуткий. Один из этих двоих до сих пор не оправился от этого окончательно, другая выздоровела, но не без проблем.
Белый Совет обыкновенно казнит вас за первое же нарушение Законов Магии. Единственное исключение из этого правила допускается в случае, если член Совета берет на себя ответственность за перевоспитание колдуна, доказав при этом, что тот действовал с благими намерениями и искренне заблуждался. Если ему это удавалось — что ж, хорошо. Если нет, колдуна казнили. Равно как и поручившегося за него чародея.
Я сам был таким колдуном. Черт, да изрядная часть Совета до сих пор считает меня этакой бомбой со взведенным часовым механизмом, способной рвануть в любой момент. Когда Молли — связанная, с закрытым капюшоном лицом — предстала перед Советом, я выступил в ее защиту. Я не мог поступить иначе.
Черт, порой я очень и очень жалел об этом своем решении. Стоит только раз испытать мощь черной магии, и потом ужасно трудно удержаться от соблазна использовать ее еще раз. И еще. Моллины ошибки вели ее как раз в том направлении. Сердце-то у девочки доброе, и я это прекрасно знаю — просто она еще ужасно юна. Она выросла в семье с жестко заведенными порядками; стоило ей сбежать и зажить собственной жизнью, как свобода ударила ей в голову. Теперь она вернулась к родителям, но до душевного равновесия и самоконтроля, без которых в нашем чародейском ремесле не выжить, ей было еще ой как далеко.
Дело в том, что научить человека метать в цель заряд испепеляющей энергии не так уж и сложно. Гораздо сложнее научить его тому, зачем это делать, зачем этого не надо делать, и когда надо поступать так или иначе. Молли видела в магии идеальное решение любых проблем. На самом деле это не так, и ей предстояло еще понять это.
Собственно, для этого я и смастерил браслет.
Долго — почти целую минуту — она, сморщив лоб от напряжения, смотрела на связку, и верхняя бусина, наконец, шевельнулась, поползла вверх по нити и замерла, упершись в палец. Секундой спустя к ней присоединилась вторая. Третья, прежде чем тронуться вверх, несколько секунд дергалась туда-сюда. Четвертой потребовалось еще больше времени. Пятая двинулась, было, с места, задрожала, потом Молли раздраженно выдохнула, и бусины, подчиняясь гравитации, соскользнули вниз.
— Четыре из тринадцати, — заметил я, сворачивая к дому. — Неплохо. Но для реальной работы маловато.
Она свирепо посмотрела на бусы и устало провела рукой по лбу.
— Вчера вечером у меня получилось шесть.
— Что ж, продолжай упражняться, — посоветовал я. — Это развивает концентрацию, ясность и волю.
— И что все это значит? — почти в отчаянии спросила Молли.
— Только то, что тебе есть еще над чем поработать.
Она со вздохом вылезла из машины, недовольно косясь на родительский дом. На самом деле вид его очень даже радует глаз: выбеленный штакетник изгороди, и вообще все этакое, уютное, загородное, несмотря на окружающий нас город.
— Вы это не слишком хорошо объяснили.
— Возможно, — кивнул я. — А возможно, это ты не слишком старалась.
Она испепелила меня взглядом, с видимым усилием удержалась от возмущенного ответа и раздражено тряхнула головой.
— Да, и простите. Ну, за ту дурацкую завесу, когда я за вами пошла. Я не думала, что выйдет так невежливо.
— Это ничего. Я сам бывал в твоей шкуре. Никто не ожидает от тебя только идеального поведения, детка.
Она слабо улыбнулась.
— Но то, что вышло сегодня…
— Что вышло, то вышло, — сказал я. — Ну, и потом, не так уж плохо и вышло. Не уверен, что мне удалось бы прочитать что-либо по этой жертве — во всяком случае, так, как получилось у тебя.
Она чуть приободрилась.
— Правда?
Я кивнул.
— То, что ты узнала, может сильно нам помочь. Ты хорошо поработала. Спасибо.
Она, можно сказать, просияла. Раз или два после подобных комплиментов она сияла буквально — прямо-таки светилась; впрочем, дайте нам месяц-другой, и мы научимся с этим справляться. Она одарила меня улыбкой, делавшей ее еще младше, чем она была на самом деле, вспорхнула на крыльцо и скрылась в доме.
Скрылась, оставив меня наедине с чертовой уймой страниц с описаниями мертвых женщин. Рыться в них мне хотелось не больше, чем, скажем, сунуть свои мужские
