По равнине в окрестностях Фергус-Фольса, защищенной от ветров древесной растительностью, мы продвигались хорошо. Однако час спустя на равнине Дакоты снова попали в полосу сильного бурана.
Кругом, насколько только хватало глаз, волновалось снежное море, вдоль и поперек изрезанное сугробами, словно пенящимися волнами. Сугробы были неподвижны. Но по гребням их в диком порыве мчались снежные кони с развевающимися белыми гривами, целыми табунами мчались они, заметая путь.
И вдруг наш большой черный тяжелый паровоз врезался в сугроб. Словно по велению хрупких летящих снежинок, он остановился как вкопанный.
Стоило ему остановиться, как сугроб начал быстро расти. Мы дружно взялись за лопаты и через час двинулись в путь.
— Долго ли мы простоим здесь? — спросил я кондуктора, когда поезд снова врезался в сугроб.
— Какого дьявола вы меня спрашиваете? Откуда я могу знать? — загремел он в ответ.
— Я не знаю, успею ли я добежать до ближней усадьбы, чтобы раздобыть там что-нибудь поесть.
— Ну что же, бегите и узнаете.
Усадьба, которую мне удалось разглядеть среди снежных сугробов, казалось, была единственным обитаемым местом на протяжении по крайней мере двух миль.
Мне нужно было добраться до нее во что бы то ни стало — мои запасы давно иссякли и достать было не у кого, так как все наши спутники сами сидели на голодном пайке.
Если бы поезд ушел без меня, я оказался бы не в худшем положении, чем сейчас, да и кроме того, я не сомневался, что догнал бы его на остановке у следующего сугроба.
Соскочив с поезда, я стал переправляться через снежную равнину: метели уже не было, и я хорошо видел цель моего путешествия. Зато снег было глубокий и предательский. Местами тонкий наст выдерживал меня, но чаще я проваливался и брел по колено или по пояс в снегу.
Был уже полдень, когда я подошел к длинному ряду усадебных построек.
Из кухни донесся приятный запах жареной свинины.
Я постучался и вошел.
Краснощекая полная женщина переворачивала на сковороде позеленевшую отвратительную свиную требуху. Но я был голоден, и запах даже такого жаркого казался мне чудесным.
— Сколько за все это? — спросил я, указывая на сковороду.
— Тридцать пять центов.
Я протянул деньги.
— А куда же вам выложить? Есть у вас что-нибудь с собой?
У меня ничего не было.
— Это сойдет — заявила женщина, тут же протянула мне старую газету и опрокинула туда сковороду.
Горячий жир стал течь и просачиваться со всех сторон. Я поспешил выйти. На морозе все превратилось в твердую массу.
Через час я снова сидел в нашем душном вагоне: поезд все еще продолжал стоять на месте.
Я расположился было пообедать и только стал развертывать просаленный кулек, как почувствовал себя нехорошо и прилег на скамью.
Напротив меня сидел здоровый деревенский парень и с жадностью смотрел на мой незавидный обед.
— Хотите? — через силу спросил я.
— Еще бы! — радостно ответил парень.
Скоро от свиной требухи не осталось и помину… Я, признаться, нисколько не жалел об этом.
Меня все еще мутило, и я продолжал лежать, когда вдруг до моего слуха донеслось громкое кудахтанье. Собравшись с силами, я поднялся и пошел посмотреть, в чем дело.
И что бы вы думали? Одна из моих кур снесла яйцо!
Я достал яйцо, разбил скорлупу и выпил его сырым, еще совсем теплым. Это была первая закуска за весь день.
После этого я каждый день ждал, не получу ли снова яйцо, чтобы подкрепить свои силы. В своих расчетах я не ошибся. Ежедневно мне удавалось подстеречь момент, когда одна из кур громким кудахтаньем давала знать, что она снесла яйцо.
И, несмотря на то что изголодавшиеся подруги несушки ждали этой минуты с не меньшим нетерпением, чем я, и также бросались к гнезду, мне все же удавалось получить одно-два яйца к обеду. На этой пище я просуществовал шесть последних дней путешествия.
В Виннипег мы прибыли ровно через две недели после того, как выехали из Торонто.
Невдалеке от Виннипега мне пришлось быть очевидцем замечательной схватки.
По мере нашего приближения к Пембинна тополевые леса становились все гуще. Они раскинулись на протяжении нескольких миль и только кое-где прерывались полянами.
Когда мы подъехали к Сент-Бонифэсу, восточному пригороду Виннипега, наш поезд пересек небольшую поляну. Посредине этой поляны я заметил группу, которая приковала к себе мое внимание. Собаки — черные, белые, рыжие, большие и маленькие — собрались огромной стаей в круг. А в самом центре стоял огромный серый волк. Он был похож на льва. Волк стоял под защитой небольшого куста, один как перст, величавый, спокойный, и только озирался по сторонам. Его шерсть ощетинилась, напряженные ноги пружинили, он готов был в любую минуту принять бой. Его слегка оскаленная пасть, казалось, выражала презрение.
Вдруг собаки ринулись в атаку, наверное, не первую.
Серый волк подпрыгивал на месте, поворачивался то в одну, то в другую сторону.
«Щелк, щелк, щелк!» — стучал он зубами.
Из стаи его врагов доносились предсмертные стоны, суживалось окружавшее его кольцо. Собаки снова наступали. А серый волк продолжал стоять на своем месте, невредимый и непобедимый.
Мне так хотелось, чтобы наш поезд застрял в сугробе и можно было бы еще полюбоваться этим огромным серым волком! Но снежная поляна промелькнула, стволы тополей заслонили картину боя, и мы продолжали свой путь.
Только первого апреля мы добрались до Виннипега.
Теперь меня отделяло всего лишь сто миль от станции Де-Винтон, вблизи которого находилась ферма брата. Но все пути были занесены снегом, и никто не знал, когда пойдет следующий поезд.
Только через два дня я узнал, что вечером отправляется первый пассажирский поезд на Запад.
Наконец, мы прибыли на станцию Де-Винтон. По-прежнему завывала метель и кругом была тьма.
Маленькая станционная постройка одиноко стояла среди прерии. В окне был свет. Когда я вошел туда, дежурный, мирно дремавший на стуле, на минуту очнулся. Я спросил его, не знает ли он, где живет мой брат Артур Сетон-Томпсон. Из невнятного ответа дежурного было ясно, что он не знает адреса и знать не желает и просит его больше не беспокоить.
У меня было смутное представление, что ферму брата надо искать в северном направлении, на расстоянии примерно мили от станции.
К утру ветер затих, метель не заметала больше следов. Я стал искать тропу. Скоро я нашел глубокие и широкие следы человека.
«Должно быть, это следы моего коренастого брата», — решил я и, не имея лучшего путеводителя, пошел по ним.
Скоро я увидел изгородь и покрытый снегом бугор, из которого торчала труба.
Тропинка круто спускалась вниз, и я очутился перед дверью хижины, на которой было написано имя моего брата.
Я постучал и вошел. В глубине большой и единственной комнаты хижины сидели трое с обветренными медно-красными лицами, ни дать ни взять индейцы.
И вдруг раздалось дружное:
— Алло! Эрнест!
Это были мои братья Артур и Карл и товарищ Вильям Броди.
